Справа часы на тумбочке показывали три сорок, едва различимо белела сложенная газета, еще дальше зеркало отражало большую кровать с двумя призрачными силуэтами на ней. Хотя он понимал, что не зеркало, а сознание рисует ему картину, на которой он тонет на втором этаже белой виллы с морем в груди. Он повернул голову. Соня лежала к нему лицом, и он мог бы увидеть каждую ее черточку, если бы темнота не была такой густой и черной, как ее волосы, упавшие на щеку. Он хотел убрать эти локоны, придвинуться ближе, обнять… Но он тонул и знал, что это неотвратимо, – утонуть с ней рядом на огромной кровати, не имея возможности позвать на помощь. Не имея права попросить о помощи.
Он никогда не умел просить. И море, пользуясь этим, то самое море, к которому он всегда был равнодушен, в свою очередь равнодушно убивало его. Соленая вода разъедала легкие, боль билась за грудиной, и каждый новый вдох давался с трудом и теми усилиями, о которых начинаешь думать: а надо ли?
Илья попытался думать не о воде и боли, а о том, что должно было помочь отвлечься, выжить, вернуться в мир, где он царствовал столько лет в одиночку и только теперь мог бы царствовать со своей избранницей. Но мысли, делая короткий круг, возвращались к смерти, как убийца на место преступления, и он смирился с неизбежным и стал думать о том, о чем следует думать умирающему. О близких, которые оставались на земле, о бесчисленных ошибках и о победах, которых было еще больше. И все ждал, что сейчас включится пресловутая кинохроника, и перед ним развернутся все сюжеты его жизни от первого до последнего дня. Но кинопленка куда-то задевалась, и ему пришлось вспоминать самому. О Розе, которая почти ни в чем не была виновата и была ему хорошей женой, насколько можно было пытаться стать хорошей женой, когда муж занят работой, другими женщинами и снова работой. О детях, которые любили его, хотя его трудно было любить, почти невозможно, и он знал об этом, но никогда не делал даже попытки измениться. Он всю жизнь ругался с Мариной и заставлял ее быть «послушной девочкой», но втайне гордился тем, что она так похожа на него в своем стремлении покорять и завоевывать, постоянно доказывая свое право на все, что недоступно простым смертным. Он с детства давил на Левушку, и осознавал, что гибкий и покладистый сын нисколько не походил на отца и был куда ближе к матери и ее мягкой дипломатии, чем к завоеванию мира с оружием в руках. Он вспомнил о покойном отце, который ушел не прощенный и не простивший, гордый своей правотой и отказавшийся ради этой гордости от всего, что было ему дорого после смерти жены, – от единственного сына.
Он подумал было о маме… О ее руках и голосе, но не смог пойти дальше, потому что острая боль заставила его на минуту перестать дышать, и вода заклокотала внутри. Но море неожиданно отступило, и он снова смог вдохнуть немного жизни и думать, но мысли устремились к Соне и цеплялись за нее, словно она была единственной нитью, все еще связывающей его с миром.
Хорошо, что она не видит… Он бы не вынес ее слез.