взгляд и выйдет глупо. Пока я так терзался, гитара подбила хоровой уже куплет – его вроде все вожатые и половина публики спела, – потом уже совсем все-все заревели и захлопали, и Петрович, нещадно фоня, заголосил в динамиках:
– А тепер-р-рь! У дружины «Юный литейщик»! Первая! Дис-ко-тека-а!
И понеслась.
7. «Роточип»
Витальтолич с Мариной Михайловной домурлыкали и смылись из-под окон, пока Валерик не набежал. Фонарь чуть покачивался, болтая неровной кисеей, за которой лежала черная ночь, съевшая деревья, станицу и море. Они спали – и ночь, и море, все. Тихо вокруг было – только фонарь поскрипывал и не в такт ему скрипели цикады. Ну и Вован подхрапывал, конечно. Единственный из всего отряда. Хотя должен был оказаться единственным неспящим. Меня ведь еще грозился разбудить.
Я потянулся, приоткрыл тумбочку, стараясь не шуршать и не греметь, извлек тюбик «роточипа» и сунул его за резинку трусов. На дворе и в палате теплынь, конечно, но все равно комнатная температура ниже человеческой. Зубная паста сразу из тумбочки прохладнее кожи. А если мятная, то вообще холодит. Поэтому надо ее согреть, а потом уже пускать в дело.
У меня паста была не мятная – обычный болгарский «Поморин», который все называли «роточипом» – Ирек придумал прочитать латинские буквы по-русски, еще и обосновал: у болгар, говорит, буквы наши, так что нефиг выпендриваться. «Роточип», и все. Паста дурацкая, мазать не жалко. Прикольней и красивей, конечно, разрисовывать девок апельсиновым «Чебурашкой». Но «Чебурашки» у нас не было – мы же не салаги. Да если бы и был, Вован его сожрал бы, девкам не оставил. Есть у нас кто-то кое-где порой, кто пасту жрет. Ладно пасту, Аляска в нашем классе вообще мел жрет – кусками. Откусывает, жует со скрипом и всячески показывает, как ему славненько, олень безрогий.
Паста вроде прогрелась насквозь. Я послушал еще немного и встал – осторожно, чтобы сетка не лязгала и не бренчала. Хотел одеться – к барышням иду все-таки, потом подумал – на фиг. Одетый попадусь – сразу понятно, что на дело шел, а если в трусах – скажу, что заблудился, право-лево перепутал, или просто притворюсь лунатиком. В каждом уважающем себя лагере есть лунатик, который ночами бродит по коридорам, подоконникам и даже крышам. В «Юном литейщике» пока не было. Надо исправляться.
Я подошел к Вовану, почти беззвучно позвал его, ткнул в плечо, зажал пальцами нос. Он перестал храпеть и попытался отмахаться прямо из сна – но это все, чего я добился. Король ночи, блин. Сам, главное, придумал – айда, говорит, не будем «Королевской ночи» ждать, ее вечно воспитатели запрещают и сорвать пытаются. Значит, говорит, надо первыми успеть и ударить, когда никто не ждет, в самом начале смены. А потом мы будем на коне, а остальные пусть нагоняют, если получится.
В принципе, раз Вован дрыхнет, можно и не идти. Или его самого пастой измазать, а свалить на девчонок, которые умудрились нагнать, перегнать и изукрасить, как СССР буржуев, – и как ведь догадались только,