крепче обеими руками, а молодой человек поступил смелее – обхватил старуху за поясницу…
Она сдавленно стонала, подбородок дрожал, но – Чащин с жутью чувствовал это – ни одна жилка в её руке не напрягалась. Там, под кожей, было не по-живому мягко. И, казалось, стоит потянуть сильнее – рука оторвётся, как крыло разваренной курицы.
Кое-как довели до лифта. Полустарик подставил под старуху табурет. Её посадили, но продолжали держать. Врачиха переминалась, прислушиваясь, едет лифт или нет, и какой – грузовой, пассажирский. Потом вдруг встрепенулась, возмущённо сказала полустарику:
– Квартиру-то закройте! И оденьтесь. Вы же с ней поедете. Оформлять.
– А, ну да, ну да! – Он убежал, вернулся в серо-зеленом плаще…
Старуха была совсем не похожа на ту, какой Чащин привык её видеть. Шесть-пять-четыре-три года назад она, крупная, с завивкой на голове, сидела возле подъезда и подозрительно смотрела, как он выходит из дома или входит, что у него в руках. Однажды, после взрывов домов, как-то даже поинтересовалась, что несёт в большой сумке – Чащин как раз шёл с рынка, – и она перегородила ему путь в подъезд; пришлось вынуть кусок мяса и потрясти у неё перед глазами. Тогда только успокоилась… Иногда он видел, как старуха тащит от мусорных контейнеров какие-то свёртки, фанерки, старые плинтусы, стулья, треснувшие цветочные горшки. Был случай – Чащин столкнулся с ней у мусоропровода; соседи делали ремонт и загромоздили подъездный закуток ломаной мебелью, рваным ковролином. Старуха копалась в этом хламе; увидев Чащина, попросила-потребовала переставить коробку с битой плиткой, чтобы пробраться в глубь завала. Он отказался, она обозвала его как-то обидно.
Если бы знал, что это она живёт в шестьдесят девятой, наверняка отказался бы. Хотя… Сейчас она стала совсем другой – бессильной и жалкой, и в лице появилось что-то беззащитно-просительное, как у совсем маленького ребёнка, которого незнакомые люди несут неизвестно куда, и, боясь кричать, он взглядом просит не делать ему плохо, принести обратно к родителям. На улице Чащин натыкался иногда на такие взгляды младенцев и стариков…
Последние года полтора её не было видно; Чащин про неё и забыл. Но, оказывается, она продолжала жить в своей квартире со своим мужем (или кто ей этот полустарик в плаще), продолжала, может быть, копаться в мешках и коробках, перебирая накопленное добро. И вот – окончательно обессилела… А что она делала, какой была десять лет назад? Двадцать? На вид-то ей не так уж и много – слегка, наверно, за семьдесят.
Первой из лифта выбежала врачиха, спустилась по короткой лестнице к стальной двери на улицу. Чем-то её закрепила. Закричала водителю:
– Сергей! Серёжа, открывай приёмник! Носилки выкатывай! – Потом Чащину и его напарнику: – Ведите сюда.
Ступеньки оказались самым трудным участком. Ноги старухи подгибались, она заваливалась то назад, то вперёд. Чащин почувствовал, что сил держать и одновременно передвигать её уже не хватает.
– Блин, – выдохнул давно забытое слово. – Не получится.
Молодой