в жизни не было, а всегда они были такими… И что лучше? На бегу умереть или так – полностью и неизвестно на что – исчерпав все, без остатка, силы?
С бутылкой пива Чащин вернулся в комнату. По радио уже шёл блок нормальных, актуальных новостей. Во Владивостоке подсчитывали число жертв пожара в здании ПромстройНИИПроекта, чеченское село Зумская подверглось ракетно-бомбовому удару федеральных сил, космический зонд «Гюйгенс» работает на поверхности крупнейшего спутника Сатурна…
Позавтракав, пошёл за пивом.
На улице было свежо, небо ясное, на редкость глубокое; не растоптанный ещё снег на тротуаре приятно похрустывал… Чащин остановился возле своей «девятки». Потянуло разблокировать дверь, сесть в салон, включить мотор. Счистить ледяную корку с лобовухи… Вообще, надо как-нибудь в выходные собраться и сгонять за город. Или в одном из ближних городков-музеев побывать. Ростов Великий, Сергиев Посад, Суздаль… Столько лет в Москве прожил, а почти ничего не увидел. Даже в Третьяковку не сходил ни разу. Надо как-то поактивней зажить…
Ларёк возле дома ещё не открылся – воскресенье, девять утра, – и пришлось идти в «Копеечку» на той стороне Варшавки.
В начале длинного подземного перехода стояла, согнувшись, старушка в тёмном одеянии и, глядя в книжку, напевала молитвы жалобной скороговоркой; проходя мимо, Чащин уловил несколько слов:
– …Ты установил все пределы земли, лето и зиму Ты учредил…
«Учредил, хм… Библейское словцо».
У ног старушки стояла пустая консервная банка.
Раньше он часто ссыпал мелочь в консервную банку у ног старушки, сочувствовал ей. Но она стояла каждые выходные (а может, и в будни, но в будни Чащин здесь не бывал), и он решил больше не подавать. Понял: не для просвещения, спасения людей она здесь, а ради заработка. Переход – рабочее место, книжка – орудие труда…
На другом конце перехода высокий парень играл на гитаре знакомую, но подзабытую Чащиным мелодию.
Увидев приближающегося человека, с корточек вскочила девушка. Некрасивая, бесформенная, с цыпками на щеках. Как смогла приветливо заулыбалась, вытянула руку с засаленной бейсболкой, а парень запел, умело попав в нужный аккорд:
Пластмассовый мир победил,
Макет оказался сильней.
Последний кораблик остыл,
Последний фонарик устал…
А в горле сопят комья воспоминаний,
О-о, моя оборона!..
Да, песня была Чащину очень знакома – сам он тоже когда-то пел её в переходах…
…Солнечный зайчик незрячего глаза.
О-о, моя оборона!
Траурный мячик нелепого мира-а… [3]
Может, выгреб бы из кармана пальто мелочь, может, остановился бы и послушал, а потом заговорил бы с ребятами, такими похожими на него самого восьмилетней давности – с немытыми волосами, в грязных толстовках с изображениями Егора Летова и Джонни Роттена; с горящими от голода и решимости изменить мир