казаться другим, и кажусь сама себе. У меня нет подруг, с кем можно поделиться… Да и никому всей правды не скажешь… Порой даже себе… Одним не хватает мужества честно взглянуть себе в лицо, такое, какое есть, без помады и кремов, у других нет привычки смотреть правде в глаза (они врут даже себе, по привычке), третьим же – и того и другого…»
Дьюри прервал чтение, слишком много того, что он называл «водой». Он перевернул страницу. Ну, вот, например… и он прочёл:
…Я верю, что послана на этот свет, чтобы осчастливить хоть одного человека. Кто-то из великих мудрецов сказал: «Мир спасёт любовь» – возможно: «Мир спасет красота». Мне кажется, это одно и то же. Что за любовь без красоты?
И что за красота без любви? Хотя… Я всё-таки с ним согласна. Я это чувствую всем своим существом, каждой своей клеточкой…
– Я тоже, – тихо пробормотал Дьюри и начал перелистывать тетрадку в поисках той страницы, где Ица, наконец, начнёт описывать их жизнь. На шестой странице он прочёл:
«Впервые мы с Дьюри встретились у моей приятельницы, когда я забежала на минутку. И почти сразу же почувствовала, что я понравилась ему, почувствовала по взгляду его глаз, которые он сразу смущенно отвёл, как девушка. Мне понравилось, и пока я была у подруги, всё время пыталась заставить его посмотреть мне в глаза, но так и не смогла. Когда он собрался уходить, я попросила его проводить меня, но он под предлогом занятости ушёл так быстро, что я даже не успела взять зонтик из другой комнаты. В течение месяца мы не сталкивались, хотя я иногда пыталась увидеться с ним. Встретились же мы, наконец, на званом обеде у моих знакомых. Он всего раз подошёл ко мне, говорили о чём-то незначительном, недолго. Весь вечер он ухаживал за Эстер. Я чувствовала, что она ему не нравится, но он упорно не отходил от неё. В этот вечер я была в ударе. Буквально всё мужское общество активно ухаживало за мной. Только Дьюри был вне поля моего влияния. В конце вечера это мне просто надоело. Поймав его взгляд, я предложила выпить за Любовь. Не помню, кто предложил пить на брудершафт, но первым возле меня был Дьюри. Мы выпили. Он скромно поцеловал меня в одну щеку, а когда собирался поцеловать в другую и губы его были близко от моего лица, я подставила ему губы. Всего на одно мгновение встретились наши губы и глаза, но этого было достаточно. Весь остаток вечера он был подле меня. Потеряв надежду вернуть Дьюри, разъярённая Эстер вскоре уехала, благо без сцен ревности. С этого вечера Дьюри рядом со мной. Он оказался щедрым поклонником. От его дорогих подарков у меня кружилась голова и, как потом выяснилось, у его родителей тоже, которые ему этого не простили, ведь он был помолвлен в Будапеште на богатой невесте, в которой они души не чаяли.
Все мои желания выполнялись беспрекословно, кроме одного – пить на брудершафт с кем бы то ни было. Это меня забавляло, при удобном случае я делала вид, что пытаюсь нарушить его запрет. Он мгновенно вспыхивал, как от пламени соломинка, я сразу ему уступала, и тогда, словно в благодарность, весь вечер он становился ручным и старался скрыть ревность. До