Приняв единственное правильное решение в своей короткой и смурной жизни, Наталья решительно встала и, столкнувшись нос к носу с куда-то спешившим братцем, накинула на себя старую шубейку, чтобы под прикрытием ночи навсегда покинуть опостылевшее без матушки жилище.
Матрена смеялась. Она никогда еще так долго не хохотала, ибо исполнилась ее давнишняя мечта. Исчезла Мотина соперница Улька, утопла в болоте Ведьмином. Так ей и надо, шалаве востроглазой. Чуяло Матренино сердце, чуяло, что и Гришенька ненаглядный иной раз искоса поглядывает на худосочную младшую сестрицу. И в кого она такая тощая да белокожая уродилась? Не иначе как маменька с благородным переспала. Не иначе. Только где сейчас благородные те? Кто без подштанников заграницу подался, а кто и в землицу, сложимши ручки, лег. Пристрелили буржуев недорезанных комиссары народные. Вот и ихней Ульке, словно буржуйке, каюк вышел. Не будет бесстыжими зенками зыркать, чужих мужиков приваживать.
– Какая же ты бессердечная, – с удивлением наблюдая за противоестественным весельем жены, осуждающе покачал головой Григорий.
– Влюбился? – впервые закричала на мужа старшая дочь Василия. – Чего молчишь, кобель михайловский?
То ли померещилась Матрене, то ли нет, но сверкнула в зрачках супруга лютая звериная злоба, сверкнула да за ресницами утаилась.
Как-то странно хмыкнул Гриша, резво вспрыгнул на ноги да, ни слова не говоря, из дому удалился.
Ойкнули внутренности у Моти, почуяли они беду неминучую, а потому вскочила Матрена с кресла и, накинув шубейку овчинную, выбежала на заснеженное крыльцо.
Старательно чеканя шаг, прошествовала мимо нестройная колонна рабоче-крестьянской армии, в хвосте которой галопировали шустрые михайловские ребятишки, обряженные в обноски своих политизированных родителей.
– Тетя Мотя, что вы трете…, – послышалось с другого конца тротуара, – между ног….
– Тьфу ты, пропади пропадом эта революция, – в сердцах сплюнула женщина и, повертев головой по сторонам, не увидела никого.
Григория тоже не было. Сглотнув набежавшую слезу, старшая назаровская дочь обреченно поплелась в комнату, ставшую вдруг безжизненной без красавца парикмахера Иванова.
Мороз крепчал и, не имея голоса и слуха, тихо нашептывал свою нехитрую песенку под серыми подшитыми валенками: хрусть, хрусть. Зима, конечно, на Руси завсегда славилась своей лютостью, но такой…..
Наталья втянула в воротник голову и побрела по еле видной во тьме тропинке туда, к лесу, в котором ее обязательно растерзают оголодавшие волки. Или удушит появившееся совсем недавно привидение. Можно, конечно бы, прыгнуть в колодец, но из него еще долго пить воду батяня будет. А она отцу не вражина какая.
Однобокая луна подслеповато наблюдала за девушкой, непослушные ноги которой неизменно вязли в недавно выпавшем снежном месиве, и упорно не замечала ее отчаяния. Выдохнувшись, Натальюшка остановилась