вдохнув непривычно сырой воздух, вспомнила ненавистных Макаровых.
– В Беларусь, – с готовностью подсказал беглянке хозяин дома. – Познакомлю я тебя с батюшкой своим да, пожалуй, и с матушкой тоже.
– Зачем? – подивилась Уленька и выпила до донышка чрезвычайно вкусный бульон.
– Неужели я когда-нибудь брошу на произвол судьбы свою прекрасную спасительницу? – вновь сверкнул белоснежными зубами юноша и отжал в старой посудине ветошь, чтобы заботливо вытереть ею взмокшее тело девушки.
Уля засмущалась, но Герман по-хозяйски расстегнул на ее груди чужую исподнюю рубаху и старательно протер едучей тряпочкой ее непорочные белые груди.
Стало холодно. За мутным окошком заметался бесприютный ветер. Он рванулся к деревянной, не обшитой избушке, чтобы швырнуть в некрашеные рамы пригоршню белых пушистых хлопьев. Рывком Ульяна попыталась прикрыться, но ослабевшие руки вновь не послушались ее.
– Успокойся, – ласково проговорил парень и с материнской нежностью укутал ее новым теплым стеганым одеялом.
– Кто ты? – наслаждаясь долгожданным теплом и покоем, осторожно осведомилась Уленька.
– Мое имя Герман Антонович Мороз, – печально произнес хозяин дома. – Приехал я в Россию из западной Беларуси. Хотел попытать своего счастья, да вот, как видишь, ничего из этой затеи не получилось. Чтобы не тратиться на наемное жилье, купил я по случаю эту невзрачную хатку и решил открыть в центре города бакалейную лавку, но свалил меня тиф треклятый. Если бы не Фаечка….
– Где она? – нетерпеливо перебила спасителя Уленька.
Помрачнел красавчик, сглотнул набежавшую к горлу слюну да повесил голову.
– Где она? – повторила свой нехитрый вопрос девушка. – Отвечай же!
– Похоронили третьего дня, – дернувшись, невнятно пробурчал Герман.
Неведомое чувство сверкнуло в его больших васильковых очах, промелькнуло и тотчас погасло. Или высохло.
– Почему она… умерла? – с жалостью вспоминая строгого, милого полуребенка, с ужасом прошептала Уленька и снова почувствовала, как жаркая воздушная волна бесцеремонно накатила на ее умаянное болезнью тело, чтобы с ненасытностью изголодавшейся ехидны жадно лизать его удушливым, пожирающим плоть, пламенем.
– Я виноват перед ней, потому что заразил малышку, – удрученно пробормотал юноша и неожиданно для себя бегло провел длинными трепещущими пальцами по влажной косынке прелестной гостьи. – Я виноват перед тобой, потому что заразил тебя.
Вздрогнув от этого волнующего прикосновения, Уля, превозмогая адские мучения, с великим трудом вскинула робкую трясущуюся руку, чтобы с благодарностью дотронуться до единственной, способной на сострадание к ней, живой плоти, и нечаянно коснулась своей головы, наглухо обернутой во что-то неприятно и неприлично мокрое.
Потрясенно обследуя каждый квадратный сантиметр этой влажной материи, она с ужасом обнаружила,