сосед, пришлось вылезти, пожать руку. Сердце стучало неровно, где—то выше, чем положено… На унылое пепелище старался не смотреть, только коротко спросил:
– Бомжи?
– Да хрен его знает. Разе толком поймешь… Дня четыре назад, ночью полыхнуло… Сруб—то старый, сухой – сгорел спичкой. Мы тут с мужиками канистру обгорелую нашли. У тебя была канистра?
– В гараже.
– Проверь… Менты потом приехали, все тут вверх дном перевернули. Может, нашли чего. Тебе не звонили разве?
– Телефон сломался…
Щукин неожиданно вспомнил тот утренний звонок, когда расколошматил телефон; наверное, это они и были. Черт, надо ж было так ужраться…
А теперь – что?
ЧТО?…
Навалилась вдруг тоска, мысли стали расплывчатыми, ватными. Вообще ни о чем думать не хотелось…
Закурили втроем, глядя на мертвую дачу.
– Сожалею, Николай Палыч! Я отцу расскажу. Это ж надо… сначала машина, а…
– Ладно, Петь, поехали. Последняя просьба – отвези меня завтра с утра, в местное отделение. Все равно ведь вызовут. А как мне теперь без лошади…
– Участок будете продавать?
– Не знаю еще. Жена вернется – решим.
В душном кабинете следователя, здоровенного потного мужика с усталым взглядом, Щукин подписал несколько бумаг. Нет, врагов нет. С соседями отношения теплые. «Волгу»? Да, расколошматили какие—то подонки, а за что – неясно. Канистра вроде моя. А может, и нет – не помню. «Парламент»? Нет, никто из знакомых не курит…
Вернувшись домой, Щукин полез в ванную не раздеваясь, долго смотрел на себя в зеркало, и видел злобного, немолодого мужика, с опухшей рожей, темными мешками под глазами и неопрятной щетиной. Воду так и не включил – последние дни его преследовала водобоязнь, уже и не помнил, когда по—настоящему мылся.
Нырнул под стол, открыл заветный ящик, распатронил магазин и пересчитал содержимое. Осталось всего четыре патрона. Может, выкинуть их к ядрене фене? От греха подальше. А автомат по частям похоронить.
Несколько часов рыл всю квартиру и нашел—таки деньги – под ванной в железной коробке из-под импортных печений. Все же нюх страждущего выше всяких похвал. Да и фантазия у жены бабская…
К вечеру подполковник упился так, что на следующий день ничего не помнил – ни благих намерений, ни сгоревшую дачу, ни жену. Потом, понятно, пришлось идти за новой дозой. Продавщица уже стояла другая, молоденькая хохлушка, лишних вопросов не задавала и не смотрела уничтожительно. Вообще не смотрела, грохнула о прилавок бутылями, кинула сдачу – следующий! Сначала хотел портвейна, да передумал.
Сумку с «Богородской» и закусоном еле доволок домой. Юркнул в подъезд под бдительным старушечьим оком. Было еще немного стыдно…
Заснуть смог лишь под утро – жуть как болела голова и в груди давило, словно жаба ворочалась слева под ребрами.
…И снился Щукину