предпринять, дабы исполнить план, отличный от плана Тютчева с его никому не нужным примирением?
Как ни странно, но устраивающий её выход подсказал сам Теодор, когда принялся неосторожно рассуждать о длительной поездке за границу для дипломатической службы. Это был бы хороший конец уже надоевшей всем истории, замечательный выход из запутанного положения.
Поняв, что ей выдался шанс, Эрнестина Фёдоровна принялась перебирать в уме людей, знакомых и достаточно близких, людей ответственных, которые смогли бы помочь в данной щекотливой ситуации.
Для получения назначения следовало обратиться к канцлеру Нессельроде, ведь он являлся непосредственным начальником мужа, и одним из просителей мог выступить давний знакомец по Мюнхену тамошний посланник Северин26.
Человек этот был хитрым и ловким, высокомерным, которому, однако, не откажешь в смелости – был известен его конфликт с графом Бенкендрфом, вознамерившимся увеличить сеть шпионов в Европе за счет посольств. Против шефа жандармов резко выступил Северин.
Поэтому Эрнестина Фёдоровна решила написать именно Дмитрию Петровичу, попросив его сохранить конфиденциальность – Тютчеву незачем было знать о её тайных попытках спасти семью. Она рассудила, что скажет супругу позднее, когда всё уляжется, когда они будут жить в благословенных краях Германии или Австрии и когда у него появится возможность оценить её поступок. А сейчас не время: в нём могла взыграть глупая обида, он мог резко вспылить, рассориться с ней.
В Овстуге она с лукавой усмешкой поглядывала на Тютчева, читавшего стихи, высокопарно рассуждавшего о политике, распевавшего перед ней и детьми, будто соловей, вырвавшийся на волю из тесной клетки. В клетку его посадила, конечно, эта особа, оставшаяся в Петербурге.
«Что же, муженек, тебя ожидает сюрприз, – думала Эрнестина Фёдоровна, – и сюрприз неприятный. Но это для твоего же блага. Я открою дверь клетки и освобожу тебя».
Вернувшись из Овстуга в Петербург, Тютчев первым делом справился о делах Анны. В феврале в Петербурге резко потеплело, моросящий дождь превратил в грязную слякоть белый снег, и Тютчеву приходилось разъезжать в закрытой пологом коляске, чтобы не испачкать платье.
Он нашёл, что дочь его прижилась при дворе, что к ней относятся с должным уважением. Ему только показалось, что она нисколько не соскучилась в отдалении от семьи, что фрейлинские заботы целиком поглотили её время.
В глубине души Тютчев всегда считал фрейлинскую службу пустым и никчемным времяпровождением, ничего не дающим не уму, ни сердцу. Но его старшей дочери пора было задуматься о замужестве, во дворце она всегда была на глазах, всегда перед взором августейшей семьи. Собственно, потому он и приложил немалые усилия, чтобы пристроить её на это место.
Встретился Фёдор Иванович и с Лёлей. Рассказал о поездке, посмотрел на маленькую дочь, уже достаточно уверенно ходившую по квартире. Впрочем, её заботливой