Там я встретил с десяток загоравших на берегу наших ребят. Половина не вернулась еще из отпуска.
Я снял гимнастерку, расстелил ее на траве и прилег, тоже решив позагорать. Но солнце так палило, что вскоре мне пришлось встать и присесть в тени рядом растущих кустов.
Приближалось время обеда, ребята заговорили про еду. Стали рассказывать какие-то анекдоты на «заданную тему».
– Ты ничего такого не привез? – обратился ко мне добродушный, долговязый украинец Мельников, лежавший рядом.
– Привез, – говорю, – сухари.
– Угостишь?
– Ну, пойдем, – сказал я.
Мы стали одеваться.
– Одного Мельника приглашаешь? – спросил лежавший с закрытыми глазами и, казалось, дремавший, Веня Лавров.
– Могу и тебя.
Стали подниматься и другие. Не вставал только Курдюкин. Укрыв лицо своей белой пилоткой, он словно спал.
Да я и не пригласил бы его. Он это знал.
Мы вошли в землянку. Там кроме дневального никого не было.
Его мы не знали, он был из другой батареи, еще из киевского набора.
Я залез на нары, заранее вытащив из кармана ключик к своему миниатюрному замочку. Но ключик не понадобился, замочек сиротливо болтался на одной петле, вторая была оторвана.
Сухарей, конечно, в чемоданчике не оказалось.
Все были огорчены, стали возмущаться, упрекали дневального.
– Чужие в землянке не появлялись, – оправдывался он, – а на нарах копошился этот ваш фраер с белой пилоточкой.
– Курдюкин, подлец! Это его работа! – догадался Мельников.
– Сухарей было много, – сказал я. – Он не мог их все съесть.
– Где его место? – спросил Мельников, ни к кому конкретно не обращаясь.
Ребята только вернулись из отпуска и точно не знали, где кто устроился.
Стали переворачивать все матрасы подряд, и под одним из них обнаружили Евину холщовую сумочку с сухарями.
Я угостил всех, но ребята не могли успокоиться.
– Надо как следует Курдюку поддать, – сказал Мельников, – а то он так и будет нас обкрадывать.
– И сказать комбату, – добавил Боря Штейн.
Мы пошли к ручью.
Били Курдюкина нещадно. Руками и ногами.
Окровавленный, он спасся от худшего только в ручье, куда ему пришлось ступить в чем был, – в одежде, в обуви. Там его уже никто не стал преследовать.
В начале августа вся школа была уже в сборе. Начались общелагерные режимные дни: подъем, физзарядка, утреннее построение.
Помню, на одном из построений всего многотысячного лагеря на плацу был зачитан приказ Наркома обороны о каком-то дезертире.
И перед строем, под барабанным боем, три автоматчика – один спереди, двое сзади – провели этого несчастного, – в нижнем белье, без обуви.
Эта жуткая картина навсегда осталась в памяти.
Из Тоцка в конце августа в Илек мы уже не вернулись.
Новый