с отеческой теплотой вымолвил главврач, – вы переволновались. Вам нужно успокоиться. Мы назначим вам общеукрепляющее лечение, вы отдохнёте, восстановите силы.
– А что со мной было? – спросил я. – Этой ночью…
– Так, пустяки, – бодро ответил капитан. – Не вы первый, не вы последний. Жизнь, которую вы вели в последнее время, мягко говоря, не способствовала укреплению ваших сил.
– А это, – я попытался найти подходящие слова, – не повторится?
– Не думаю. Не должно повториться. Вы обязательно выздоровеете.
Попов что-то сказал медсестре и поднялся с кровати. Женщина подошла ко мне со шприцом, мазнула руку спиртом, который противным запахом резанул меня по ноздрям, и поставила укол.
Через несколько минут на меня накатилась приятная волна покоя и умиротворенности. Окружающие меня люди отодвигались вдаль, размывались, пока не исчезли совсем.
Последние месяцы я прожил в пьяном кураже. После провала на выставкоме моей скульптурной композиции, которую я хотел представить на ежегодной областной выставке, у меня опустились руки, и на душу накатило ленивое равнодушие. Пусть я работал обыкновенным форматором в скульптурном цехе, и моё дело было простым – увеличивать бетонное поголовье памятников, которыми обзаводились даже самые глухие деревушки области, но я знал, что моя творческая работа была неплохой. До меня ещё никто не использовал форму противотанкового «ежа», чтобы переплести воедино две фигуры павших солдат и третью – рвущуюся ввысь Победу.
Я бился над этой композицией два года, наконец, сделал удовлетворивший меня эскиз, а выставком, эти обременённые спесью и почётными званиями маститые художники, лишь мельком глянули на неё и отвернулись.
– Бред какой-то! Без художественного образования, а пытается что-то сделать!
Моя творческая судьба решилась в одну минуту, и я задумался, как жить дальше? Тридцать восемь лет, незаконченный индустриальный институт, жена, дочка, форматор и скульптор-самоучка. Я сидел в скульптурном цехе, где пахло сырой глиной, и тосковал. «Вот и всё, – подводил я итог, – к чему я пришёл, и стоило ли для этого надрывать душу?»
Меня точно кинули в полынью, чтобы я там понял, какой мне уготован в жизни шесток. Я всегда был великим путаником, склонным к завиральным идеям, и спотыкался там, где другие шли и не глядели себе под ноги, а для меня обязательно находилась ямина или кочка. Так получилось и с моим эскизом.
Однако нашёлся и добрый человек, после выставкома ко мне подошёл скульптор Стекольников:
– Не горюй, Иван! Мы с тобой и без них пристроим твою работу. У меня есть один колхоз на примете. Тамошний председатель давно мечтает заиметь памятник, но не такой, как у всех. А работа твоя отменная, это я тебе говорю.
Памятник для колхоза с помощью Григория Аверьяныча я поставил. В две натуры, достойный получился монумент. И деньги хорошие получил. Жить бы можно, но во мне что-то надломилось с того злополучного выставкома. Мужики травят анекдоты, всем смешно,