попытался изобразить вежливое европейское недоумение, но вышло это не очень – отразившееся на его бритой физиономии чувство гораздо больше напоминало страх, причем сразу стало ясно, что страх и был изначальным выражением этого лица, проступившим от неожиданности сквозь все слои мимической маскировки.
– А как же, – сказал он, – прогресс, ваше благородие, проникает и в наши медвежьи углы. Отчего не нарядиться…
– А знаешь ли ты, купеческий старшина Расплюев, – сказал Т., грозя бритому господину кулаком, – что на самом деле ты есть не купеческий старшина, а ничтожество. И даже не ничтожество, а вообще полное ничего. И хоть наряжен ты во все эти английские материалы, братец, а существуешь ты понарошку, и только до тех пор, пока я с тобой беседую… Это ты понять можешь?
Купеческий старшина покраснел и усмехнулся.
– То есть в каком это смысле, позвольте вас спросить, понарошку? То есть я, по вашему рассуждению, на самом деле пустое место?
– Ты даже не пустое место, – ответил Т. – Я тебе просто объяснить не могу словами, какой ты есть ноль. Вот перестану с тобой говорить, чудила ты тараканский, займусь чем-нибудь другим, и исчезнешь ты безвозвратно вместе со своим котелком и тростью на всю оставшуюся вечность. Не веришь?
Лицо купеческого старшины стало совсем багровым.
– Извольте попробовать, – сказал он. – Не буду иметь никаких возражений, если вы соблаговолите исполнить свою угрозу незамедлительно-с.
На крыльце ресторана уже толпились какие-то длинноволосые господа разночинского вида, подтянувшиеся из зала; до Т. долетели слова «держиморды» и «палачи», сказанные хоть и опасливым шепотком, но с чувством.
– А, – махнул рукой Т., – ну тебя совсем к черту, братец. Прощай навсегда.
Отвернувшись от Расплюева, он наискось перешел улицу и вдруг почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. Он обернулся.
По другой стороне улицы брел пожилой печальный еврей в длинном лапсердаке. На носу у него была большая волосатая бородавка. Т. еще раз перешел улицу и пошел с ним рядом. Через некоторое время еврей спросил:
– Вы меня преследуете, господин офицер?
– Просто иду рядом, – ответил Т.
– А зачем? – спросил еврей.
Т. засмеялся. Еврей почему-то сразу обиделся.
– Зачем это вы смеетесь? – спросил он.
– Затем, что вы смешной. Задаете смешные вопросы.
– Чем же смешные?
– Я иду рядом с вами для того, чтобы дать вам возможность немного насладиться этим днем. Подышать этим воздухом, полюбоваться игрой солнечного света и тени.
– Вы хотите сказать, если вы оставите меня в покое, я таки задохнусь и ослепну?
– Несомненно, – сказал Т. – Таки задохнетесь, ослепнете, оглохнете, потеряете обоняние и осязание и перестанете думать свои печальные мысли.
– А откуда вы знаете, что они печальные?
– Такое у вас лицо, – сказал Т. – И вообще, если я что-то говорю, это ведь не просто так.
– Вы, наверное, не любите евреев? – спросил еврей.
–