научное явление! – объявил Уильям Банни-Лист. – Никогда не позволяй суеверию вставать на пути рационального мышления, мальчик. Человечеству пора скинуть обшарпанные штиблеты старой культуры и выйти навстречу ярким лучам зари социализма. Какой у нас сейчас год?
– Тысяча девятьсот девяносто третий, – сказал Джонни.
– А! И что, угнетенные массы воспрянули и встали под знамена коммунизма, дабы сбросить ярмо капиталистического гнета?
– А? – Джонни опешил, потом что-то смутно припомнил. – Это как в России, да? Расстрел царя и все такое? Я смотрел по телику.
– Нет, про это я знаю. Это было только начало. Что творилось в мире после сорок девятого года? Полагаю, мировой революционный процесс идет полным ходом? Тут нам никто ничего не рассказывает.
– Ну… по-моему, революций было довольно много, – сказал Джонни. – Везде…
– Хо-хо-хо!
– Угу. – Революционеры, которых в последнее время развелось видимо-невидимо, дружно трубили о том, что сбросили ярмо коммунизма, но Уильям Банни-Лист до того раззадорился, что у Джонни язык не поворачивался охладить его восторги. – Скажите… а если я принесу газету, вы сможете ее прочесть?
– Конечно. Правда, страницы переворачивать трудновато.
– М-м. Вас тут много?
– Ха! Да им на все плевать. Они просто не готовы сделать усилие.
– А вы не можете… ну… уйти отсюда? Тогда вы могли бы войти в курс дела бесплатно.
Уильям Банни-Лист впал в легкую панику.
– Далеко ходить тоже трудно, – пробормотал он. – Да и нельзя…
– Я читал, что призраки ограничены в своих передвижениях, – сказал Джонни.
– Призраки? При чем тут призраки? Я самый обычный… э-э… мертвец. – Банни-Лист воздел прозрачный перст. – Ха! Тоже мне довод, – фыркнул он. – Видишь ли, то, что после смерти я по-прежнему… здесь, не означает, будто я незамедлительно уверую во всякую антинаучную чушь. Ничего подобного. Мыслить следует трезво, логически, мальчик мой. И не забудь про газету.
И Уильям Банни-Лист медленно растаял. В последнюю очередь исчез палец, упрямо демонстрировавший его полное неверие в жизнь после смерти.
Джонни подождал, но, похоже, больше никто из обитателей кладбища показываться не собирался.
Он чувствовал, что за ним наблюдают – но не глаза. Ему, в общем, не было страшно, только неуютно – ни зад почесать, ни поковырять в носу.
Постепенно Джонни впервые толком разглядел кладбище. Впечатление, надо сказать, складывалось довольно грустное.
Кладбище выходило к заброшенному каналу, забитому мусором; на берегах устроили себе лежбище чудища хламозойской эры – старые коляски, разбитые телевизоры и продавленные кушетки.
В стороне виднелся крематорий с прилегающим к нему «Садом памяти» – вполне ухоженным, с посыпанными гравием дорожками и разными табличками вроде «По газонам не ходить». Передней границей кладбища служила Кладбищенская улица, на другой стороне которой когда-то стояли жилые дома, а ныне высилась стена, отгораживающая двор ковровой фабрики «Бонанца» («Наш девиз – экономия средств клиента!»). Чудом сохранившиеся старая телефонная будка и почтовый