остальная половина тут.
– А отец?
– Живой. Его сразу в кольцо, руки заломали, да к воеводе их повели. И пока наших резали, его глядеть заставляли, и условия сообщили. Дань платить будем теперь.
– Какую?
– Куниц, белок, мёда, монеты… Да как вон поляне платят. Только нам за дерзость железа дали пощупать.
– А женщин?
– Не знаю, Любор. Каких-то увели, да наши бабы бойкие – живыми не давались.
– А мать?
– Жива. И древлянка твоя…
– Что?
– Жива.
Любор улыбнулся в темноте, и, закрыв глаза, уже снова готов был угаснуть.
– Заславу убили, – продолжил Витко.
– А Варун?
– Варун в лес ушёл. Тяжко ему теперь будет, совсем один остался.
– Жалко, что так вышло.
– Вид у тебя, скажу я тебе…
– Ничего, – крякнул Любор, – Поменяется.
– Многое теперь поменяется.
– Слушай, Витко, а откуда ты всё это знаешь?
– Ты уже два дня лежишь.
На Стоянище смотреть было больно, но всё же княжич обошёл село вдоль сгоревшего частокола. От домов остались чёрные ямы, и замёрзшая кровь не меняла свой цвет. Она была всюду – белого снега не видать.
Неподалёку, близ священной рощи, где деревья стояли в пёстрых лентах и бил нетронутый морозом ключ, Любор увидел отца. Князь с юношей-помощником, топорами ломали замёрзшую землю. Яма была уже глубокой, и с обоих лился пот.
– Здравствуй, отче!
Стоян оглянулся на Любора, и то ли улыбка, то ли сожаление иссекли его морщинами. Он вздохнул и вновь принялся за работу.
– Что вы делаете?
– Будем хоронить Филиппа.
– В яме?
– По христианскому обычаю.
Рядом лежал деревянный гроб – выдолбленный в стволе, – из которого был виден длинный заострившийся нос и клок бороды.
– Не спас его греческий бог, – заметил Любор.
Князь резко обернулся и сделал три грозных шага.
– Его, как ты сказал, греческий бог спас всех нас! Проси прощения за свои слова!
– Если ты объяснишь мне…
– Лежать бы тебе в красном снегу, как и всем нам. А что брат жив остался… А что мать или баба твоя! Без копья, без топора, с одним крестом, вышел на конных. Вышел, встал посередь и крест вознёс. Его первый же и зарубил. А воевода хазарский, то увидев, велел тут же бой-то и закончить. Этот, говорит, не из их роду-племени. Это важный человек из великой Византии. У хазар такие же монахи ходят, и многие хазары их почитают. А кто его, слышь, зарубил – отнять оружие у того, коня отобрать, и пусть никто с ним не молвится. Ибо убил он святого человека.
– Стало быть, спас, – Любор подошёл ко гробу, – Ну прости, Филипп… Хороший был человек. Часто говорил со мной. Толково говорил.
– Я знаю, Любор. Филипп хвалил тебя. Не будь его, не послал бы я тебя в Киев к Аскольду.
– Да, отец. Жаль его.
– Нечего