в космос – как палец в небо.
Та ли родина учит плавать
Между лавы от левых к правым?
Не долинство её – далинство.
Марсианство – не материнство.
По грибы
Я бред в какой-то лес привнёс
Там положил и вынес много
Невинных палок жёсткий тёс
И их отрезанную ногу
Поджарил ножиком грибным
На тусклом солнце раскалённым
Как будто я был тем лесным
Всезнающим и обновлённым
«Стоя в кочке болота, шипя, ты подводишь итог…»
Стоя в кочке болота, шипя, ты подводишь итог
И считаешь деревья, утопленные там, в начале.
К сожалению, надпись на лбу означает лишь то,
Что она означает.
Всюду сбоку колышется лес, истираемый в прах
Каждым приседом мухи на ветку.
Если что и растёт здесь – на торфе, а не на словах,
Умирающих редко.
От туда до сюда твой мизинец, истыкавший твердь,
Прошагал, но в руке укрепился хотя бы в зачатке.
Тем он глубже тебя, тот, из леса построивший верфь,
Мы – его отпечатки.
Но кислица цветёт, как желток на разбитом яйце
На полу, умащённом прилежно мастикой и бранью,
Как и всякий, кто утром своим не однажды менялся в лице,
Обнимаясь с геранью за гранью.
И теперь, как в горшке, ты стоишь, перегнив головой
Безо всякой системы, и темы, и ремы, и рамы,
Как седой стадион-транспортир, по которому бьют угловой,
Нанося ему узкие раны.
Только вот вдруг случайно ты в землю опустишь глаза
На футбольное поле, и в нём, нарушая разметку,
Вновь проступят знакомые лица и кисти. И лишь стрекоза,
Разрушая виденье
Собой,
Перемнёт одичалую ветку.
Ты проснёшься и долгой дорогой домой
На вокзал
Будешь думать, что это приснилось тебе привиденье,
А не ракурс такой.
«Богомолы, превращающиеся в кентавров…»
Богомолы, превращающиеся в кентавров
В процессе обеда, и звук, познавший свою утробность.
Кура и ящер, возможно, потомки тиранозавров,
Смотрят друг в друга, прикидывая съедобность.
Там, на поленнице, – мир с томным видом сюрреалиста,
С осьминогами в зоне интимных мест.
Килограмм муравьёв, проползающий слишком близко
От того, кто тоже, может, кого-то съест.
Я меняюсь из шкуры в шкуру, от капли к капле,
Отличающий измененья от неустоек с трудом
И не сразу.
В белой шляпе идущий к сараю, подобный цапле,
Я повесил замки, чтоб, пренебрегая ртом,
Всё оставить глазу.
Но угловатость лица должна быть уравновешена
плавностью щупалец,
И я уже не опущу палец.
Пусть по нему бегает, пытаясь отгрызть, подлец —
Солнечный заяц.
Я – молитва Тебе. Целиком и уже навсегда
С вечным