нас то – в левом, то – в правом «оппортунизме с ревизионизмом».
Я особенно застревал на математике: все эти вектора и матрицы плохо входили в мою пылкую биохимическую голову. Игорь, как биофизик, плавал здесь достаточно свободно, зато умирал на анатомии и зоологии, где требовалось механическое подробное запоминание, дававшееся мне довольно легко. Таким образом, мы неплохо консультировали друг друга, впрочем, и откровенно писали «шпоры». Понимание – пониманием, но нужно было выживать, не говоря уже о стипендии. Преподаватели охотно напоминали нам про сессию, приводили двухзначный процент ежегодно отчисляемых за неуспеваемость, благодушно валили на зачетах, контрольных, коллоквиумах, которые изобильно посыпались к исходу второго месяца учёбы.
Первое время мы старались выполнять наказ мамы Игоря. В семь-восемь утра, после бодрящей прогулки до общежитской столовой стремительно поглощали пятидесятикопеечный завтрак, – крохотные биточки с гречкой, подсыхающий шлепок манной каши или полстакана сметаны, чай, пять-шесть кусков хлеба, – приветствовали на остановке знакомых ребят из общежития, оживлённо ехали «в школу». Возвращались порознь, обычно, уже в темноте. Я нырял в метро на кольцевую линию, взлетал по ступенькам перехода на «Октябрьской», топотал по эскалатору, уверенно заворачивал налево на платформу, чётко располагаясь против первых дверей первого вагона. Читать уже не мог, прислонялся куда-нибудь, либо непринуждённо балансировал с портфелем в обнимку, производя свои тихие наблюдения над населением столицы. «Дома» выгружал увесистые книги, тетради, хлеб, молоко, или ещё какой незатейливый ужин, занимавший от силы пятнадцать минут. Вытягивался на полчасика на диване, затем решительно подвигался к столу, сидел часов до одиннадцати, пока не замечал, что начинаю бессмысленно «ездить» по одним и тем же фразам, необратимо засыпая над книгой.
Игорь приходил в обычном лёгком поту. Срывал, разбрасывал одежду, по возможности лез в душ, съедал свою дешевую колбасу либо сардину в масле, потреблял все мои продуктовые остатки, бросался на диван и лежал с закрытыми глазами часа полтора-два. Потом шевелился, надевал очки, слабым голосом просил «кинуть в него» каким-нибудь Шмальгаузеном («Сравнительная анатомия беспозвоночных») или Синельниковым («Атлас по анатомии человека»). Принимался считать заданные страницы, ругая почём зря «охреневших» преподавателей, издеваясь в слове и в смысле над их фамилиями, именами и отчествами. Стеная и матерясь, громоздился, наконец, за стол, скандально разворачивал к себе лампу. Понемногу включался в работу, «раздухарившись», сидел до полуночи в нервической краске на лице и шее, не в силах потом успокоиться и заснуть. Заслышав, как я принимаюсь торжествующе хлопать книгами, потягиваться, трещать костями, завистливо старался отравить жизнь ближнему.
– Шура-презерватив, ты куда собрался? А ну, отвечай: как выглядят антеридии и архегонии