по всем фронтам. Теперь он этому радовался.
Будь у Мазурова побольше времени, он приказал бы построить форт в натуральную величину из дерева и на этой модели отрабатывать высадку, чтобы довести действия штурмовиков до автоматизма, как гонял своих солдат Суворов на макеты стен Измаила. Но на подготовку ему дали всего три дня, будто эти укрепления возникли только что, проросли из-под земли, как грибы после дождя, а прежде об их существовании никто и не подозревал.
Пришлось тренироваться, обозначив очертания фортов на земле. Как Мазуров и предполагал, не менее трети штурмовиков не то что не попадали в очерченный сектор, а приземлялись очень далеко.
Случись такое в реальности, у них не было шансов выжить.
Их уничтожат пулеметным огнем.
Их перестреляют еще в воздухе.
На душе у него было очень скверно, но всеми силами он старался этого не показывать, а то подчиненные, увидев, в каком мрачном настроении он пребывает, уверятся, что идут на верную смерть, а ведь в любом деле нужна надежда. И в письмах, которые он каждый день писал Кате – сестре милосердия, выхаживавшей его в госпитале после Баварской экспедиции, он не говорил об этом задании. Напротив, сообщал, что занимается рутиной и конца-края этому нудному занятию не видать. Заготовил даже несколько писем на будущее, чтобы переписка не прервалась сразу и она ни о чем не беспокоилась.
Из старых знакомых с ним был только лейтенант Тяжлов, которого Мазуров не взял в Баварию, посчитав, что тот еще слишком неопытен для этой операции. Но теперь-то выбирать было не из кого, и на фоне других штурмовиков Тяжлов считался уже мастером.
Их погрузили в поезд. Он шел почти без остановок. На всех станциях его пропускали без задержек, точно стратегически важный груз, так необходимый фронту, хотя по виду вагоны были самыми обыкновенными, пассажирскими, и Мазуров, изредка выглядывая в окошко на станциях, видел недоуменные лица людей, которые, стоя на платформах, провожали взглядами этот состав.
Старый машинист паровоза в черной, чуть заляпанной углем форме смотрел на погрузку штурмовиков вот так же удивленно, выбравшись из кабины и схватившись за поручни. Его седая длинная борода развевалась на ветру, делая машиниста похожим на шкипера прогнившей лоханки, не первый год бороздящей океанские просторы и готовой перевозить в своих трюмах все, за что платят деньги, – будь то контрабандные товары, рабы для белых плантаторов или отряды головорезов.
Такой мешковатой, пятнистой формы машинист прежде не видел. Его раздирало любопытство, но он отчего-то понимал, что никто ему не скажет, кто же это.
– Кто это, а, Иван Петрович? – спросил его кочегар, а машинист в грязь лицом ударить не хотел и, хотя понятия не имел, кто же садится в его поезд, глубокомысленно посмотрел на подчиненного и после паузы сказал:
– Эх, Алексашка, ну что ты спрашиваешь? Зачем тебе это знать? Ты же, чай, не австро-венгерский шпион. Только он мог бы такой вопрос задать.
– Не, ну что вы, Иван