неохотой Уилл повернул голову и открыл глаза. Взрослая, более темнокожая версия Мэри Сароджини сидела рядом с его кроватью, улыбаясь ему с дружеским участием. Улыбнуться в ответ стоило бы ему чрезмерных усилий, и он ограничился простым:
– Здравствуйте.
Натянул простынку чуть повыше и опять закрыл глаза.
Сузила молча смотрела на него – на эти костлявые плечи, на ребра под кожей, чья нордическая бледность представлялась ей, жительнице Палы, столь необычно хрупкой и уязвимой, на слегка опаленное солнцем лицо, черты которого были так ярко выражены, как резьба по дереву, которую следовало разглядывать с некоторой дистанции, резко очерченные, но в то же время чувственные. Но более, чем лицо, ее мысли занимал сейчас сам этот человек, напуганный и оставленный на волю страданиям.
– Мне сказали, что вы из Англии, – произнесла она через некоторое время.
– Мне плевать, откуда я, – пробормотал Уилл еще более раздраженно. – И мне до лампочки, куда я отправлюсь дальше. Из одного ада в другой.
– Я бывала в Англии сразу после войны, – продолжала она. – Еще студенткой.
Он хотел бы не слышать, но уши не снабдили веками, и избежать навязчивого голоса не было никакой возможности.
– Со мной на факультете психологии училась одна девушка, – говорила она. – Ее семья жила в Уэльсе[13]. Она пригласила меня погостить у них в первый месяц летних каникул. Вам знаком Уэльс?
Разумеется, он хорошо знал Уэльс. Зачем она лезла к нему со своими вздорными воспоминаниями?
– Мне очень нравилось гулять там у воды, – продолжала Сузила, – любуясь через ров собором…
И думать, пока она вспоминала собор, о Дугалде на пляже под пальмами, о Дугалде, дававшем ей первые уроки альпинизма. «Тебя держит веревка. Ты в полной безопасности. Ты никак не сможешь упасть…» «Никак не сможешь упасть», – с горечью повторила она про себя, но потом очнулась: здесь и сейчас ей предстояла работа. Она посмотрела еще раз на четко обрисованные черты исцарапанного лица человеческого существа, которое испытывало муки.
– Как это было красиво, – снова заговорила она, – и как чудодейственно спокойно!
Голос, как послышалось Уиллу Фарнаби, стал еще более мелодичным, но странным образом доносился теперь словно издали. Быть может, поэтому его уже не так бесило ее непрошеное вторжение.
– Такое необыкновенное чувство умиротворения. Шанти, шанти, шанти[14]. Умиротворение, которое не постичь одним лишь умом.
Голос теперь перешел почти в пение – в пение, которое, казалось, лилось из какого-то другого мира.
– Я могу закрыть глаза, – мелодично декламировал голос, – могу закрыть глаза и увидеть все с удивительной ясностью. Могу видеть собор во всей его огромности. Он ведь был намного выше любых деревьев, окружавших дворец епископа. Могу видеть зелень травы, и воду, и золотистый отсвет солнца на камнях, и косые тени между контрфорсами. И вслушайтесь! Я могу слышать колокола. Колокола и