в момент решающей советской военной акции, Надь оказался не на высоте положения и стоявших перед ним задач, его поведение ознаменовало собой шаг назад от выполнения общенациональной миссии к узкопартийной политике. Известное заявление по радио с обращением к народу только дезориентировало многие тысячи венгров, а бегство в югославское посольство не только нанесло удар по легитимности правительства, но было само по себе проявлением человеческой слабости.
Совсем по-другому вел себя в той же ситуации один из министров в правительстве И. Надя, Иштван Бибо, человек, в меньшей мере обладавший политическими амбициями, однако мыслитель совсем иного, чем Надь, – международного масштаба, один из крупнейших венгерских интеллектуалов XX в. Когда около 8 часов утра советские солдаты вошли в историческое здание парламента на берегу Дуная, они застали там лишь одного министра действовавшего правительства – это был И. Бибо. Перед тем, как быть задержанным советскими спецслужбами, он попытался провести нечто вроде пресс-конференции, чтобы обратиться с новым воззванием к венгерскому народу от имени правительства – через считаные часы после того, как И. Надь в своем радиообращении заверил нацию, что правительство находится на своем посту, сам же после этого укрылся в югославском посольстве. Все-таки Надь избежал морального падения, отказавшись признать новое правительство, навязанное извне. А позже своим героическим сопротивлением попыткам заставить себя играть по чужому сценарию искупил (опять же в моральном плане) свои ошибки, допущенные в минуту слабости.
Имре Надь был не просто типичным восточноевропейским национал-коммунистом середины XX в., продуктом кризиса, если не краха советских амбиций на полный контроль над мировым коммунистическим движением (а этот кризис явно обнаружился уже в 1948 году, когда Тито отказался повиноваться Сталину). И не просто, если прибегнуть к другой оптике восприятия тех же вещей, человеком, чье активное участие в коммунистическом движении не убило в нем политика, преданного национальным ценностям. Образ действий И. Надя в условиях революции 1956 года имел свои корни в венгерской исторической традиции. За 100 лет до этого, во время революции 1848 года, премьер-министр граф Лайош Баттяни (казненный, как и Надь, после поражения революции) также стремился оставаться на почве существующей законности, сложившейся легитимности. Признавая правомерность требований восставших, он в то же время не выступал за немедленный слом старой системы, искал пути мирного разрешения конфликта.
Однако, как и в 1848 году, в 1956 году неумолимая логика революционного действия, динамика событий вели дальше, и И. Надь, объявивший о выходе своей страны из Организации Варшавского договора, был востребован в роли не только Баттяни, но и Л. Кошута, пошедшего на решительный разрыв со своим «сюзереном», австрийским императором. Трагедия Надя заключалась в том, что он оказался неготовым для исполнения этой роли – не только вследствие объективного стечения неблагоприятных обстоятельств, но отчасти и в силу субъективных причин. В большей