оставил навсегда калекой. Вернее, бездетной, но не женой…
Получилось все так сумбурно в их короткой, поспешной связи и настолько безграмотно и неосторожно, что даже теперь, по истечении стольких лет после того рокового дня, вернее, минуты, сгорал от стыда и вины перед ней. Литературы по вопросу сексуальных отношений было днём с огнём не разыскать, у матери, с которой жил вдвоём, поинтересоваться на запретную тему, не допускал и в мыслях, и потому сексуальные отношения с женщиной ему представлялись примитивно, механически. И, поняв, что его могут долго ещё не призвать на службу, а может произойти так, что и совсем не возьмут, – мать одна, болезненная, отец, фронтовик, умер одиннадцать лет назад, – Слава решил жениться.
Незадолго до свадьбы, молодые рискнули апробироваться. Девочка была во всех смыслах целомудренна и такой же бестолковой в интимных отношениях, как и её партнер, отчего – тут же поплатилась. Уличная академия подвела. А горячность, темперамент усугубили дело, и первый сексуальный опыт оказался драматичным, если не трагичным.
После больницы, в которой невеста пролежала больше месяца, она напрочь отказала жениху в замужестве. И как Слава потом её не уговаривал, не увещевал, – поскольку кое-что уразумел на будущее, так как тут сразу же появилось по данному вопросу много консультантов, – всё было напрасно. Невеста десятой дорогой обегала его.
И неизвестно, чем бы эта трагедия обернулась для него самого, чем бы кончились переживания, обида невесть на что, самоедство, если бы не медсестра того стационара, где оперировалась и проходила лечение его невеста. Медсестра была старше лет на пять, имела дочку, но не имела, на счастье, мужа. И она взяла на себя труд сексуального образования молодого человека. Её знания были куда глубже и многообразнее, которые Слава, каким бы он не был тупицей, постиг в совершенстве. Только после неё Слава понял, что вырастил в своём хозяйстве не гадкого утенка, – таким лебедем, или хотя бы его шеей, можно только гордиться!
Теперь, за годы службы на заставе, он от этой женщины чуть ли не через день получал письма. И такие, какие, наверное, никто не получал из его сослуживцев. Но как бы не горячи, и не поэтичны были те письма, всё же душа Славика оставалась привязанной к той, которую любил и которой томился: к его девочке, к его невесте. Он ей писал. Он ей так писал, как писала ему та медсестра, может быть даже лучше, не стесняясь плагиата, используя в своих опусах чужие стихи и прозу, подбирая их из книг из заставской скромной библиотеки.
Но нет и, похоже, никогда не будет ответа от неё, желанной, болезной, как и прощения за его невежество. Уж больно много он ей причинил страдания. И всё же в душе, он считал только её своей женой. И теперь ждал одного, счастливого случая – отпуска на родину. Хотя бы один в три года! И он не раз представлял, как войдёт к ней в дом, упадёт к её ногам и вымолит, выплачет прощения. Теперь он не тот желторотый юнец – мужчина!..
– Нет, товарищ майор, – ответил Слава грустно. –