каменной гряды, наклонив вперед лобастую голову. В сумерках болотным огнём горели два немигающих глаза. Ветер гнал поземку прочь от матёрого. Может, потому он и не почуял приближения человека, азартно и опрометчиво выбежавшего к ельнику.
Выла метель в кронах ближнего леса, снег засыпал камни. Волк пружинил мощные, громадные лапы. Острые клыки обнажены, вздыблена шерсть на загривке.
Ружье за плечом: не скинуть, не взвести курка. Малейшее движение – безжалостный хищник нанесет точный и смертельный удар, полосуя горло. Нет спасения. Жертва обречена.
Лязг металла. Где-то за грядой, позади, раздался хриплый зов. «Петруха-а-а! Ты где?»
Зверь дернулся всем телом, метнулся в сторону. Серебристая молния врезалась в стену ельника, обрушив снежную лавину с ветвей…
…Волохов вспомнил отца. Они шли по следу подранка. Кабана подстрелили из засады. Били из самопалов залпом, чтобы наверняка. Но подвели старые, дедовские ружья. Точность боя не та, что прежде. Раненый секач ушел в подлесок.
Отец был азартен. Он никогда не упускал того, что уже считал своим.
«Ничего, Петруха, – сказал он, – секач, считай, наш. Зверя перехитрить легко. Человека – куда труднее!»
Охота у Черного озера, затерянного в глухих псковских лесах, была их последним совместным промыслом. Через неделю после удачного дела отец повез продавать дичину на станцию. Обратно привёз домой немного мануфактуры, пшена и тифозную вошь. Болезнь в считанные сутки свела отца в могилу. Тиф убивал в двадцатых многих, без разбора.
От стычки с матёрым запомнилось не только ощущение ужаса, подавляющей, неизбежной беды. Подсознание схватило и глубоко запрятало куда-то далеко, в недра души, предчувствие будущих испытаний.
Волохов привык доверять чувству, рожденному инстинктом самосохранения. Мозг подавал сигналы: в груди появлялся неприятный холодок, у виска напрягалась тонкая синяя жилка. И так всегда. В Туркестане, где приходилось гоняться за бандами неуловимых басмачей, скрывавшихся в памирских отрогах. В Испании, где каждый день мог стать последним из-за пули, выпущенной из маузера местного анархиста или троцкиста. Жизнь приучала к опасности.
Вот и сейчас, получив приказ наркома немедленно явиться на загородную дачу, наскоро оборудованную под командный пункт, майор госбезопасности Петр Николаевич Волохов внезапно почувствовал знакомый холодок в груди. Понял: срочный вызов наркома добра не предвещал.
Без пяти минут до полуночи в кабинет вошли плечистые, неприметно одинаковые, как сказочные «двое из ларца», чекисты. Цепкие колючие взгляды, привычные движения людей, отлично умеющих стрелять на поражение. Посланцы управления охраны наркомата внутренних дел СССР.
Волохов не ждал их. До очередного сеанса связи с кенигсбергской группой оставалось полчаса. Он не спал трое суток. Без короткого отдыха легко свалиться от переутомления. Собирался заснуть в кабинете на все драгоценные тридцать минут, наскоро примостившись на служебном диване. Да где там!
«Ничего, в дороге поспим», – решил Волохов. И ошибся.
Прихватив со стола портфель с секретными документами, Волохов шагал рядом с провожатыми. Вскоре увидел: чекисты вели его не к обычной эмке, а к бронированному «паккарду» с кремлевскими номерами. Это был личный автомобиль Лаврентия Павловича Берии, наркома внутренних дел СССР.
Прежде, вызывая Волохова с рапортом, Берия никогда не пользовался спецсвязью. Он предпочитал высылать в учреждение Петра Николаевича автомобиль из гаража наркомата. Машины всегда были разные, почему-то с номерами Госплана. За два года службы Петр Николаевич не мог припомнить случая, когда товарищ нарком высылал бы за ним свой личный транспорт. Да еще с кремлевскими номерами.
Значит, подумал Волохов, на этот раз нарком очень заинтересован его докладом. Видно, оперативная обстановка на прибалтийском направлении особенно тревожит партию. И требуется особенно детальный прогноз.
В Москву мчались стремительно. Визжали на крутых поворотах тормоза. Каким путем ехали – не определить. Салон отгорожен от водителя матовым стеклом. Окна «паккарда» плотно занавешены черными шторами. Петр Николаевич сидел между двумя лейтенантами, не имея ни малейшей возможности хотя бы украдкой отогнуть краешек штор и взглянуть на окрестности.
Волохов напряженно думал о том, что могло интересовать Берию в такой поздний час. Неужели судьба кенигсбергской группы?
Семнадцатую группу расконсервировали перед самым началом военных действий после провала в апреле сорок первого радистов Шеффеля. Группа №17 базировалась в районе Кенигсберга. Радиограммы от её резидента содержали ценный объем сведений о морских перевозках германского военного снаряжения в порты Прибалтики. Волохов очень нуждался в этой информации. Без нее доклад наркому был бы неполным. Запрос группе был сделан три дня назад, но семнадцатая на связь не выходила.
Именно о ней шла речь и на секретном совещании в наркомате под председательством Лаврентия Павловича. Волохов докладывал обстоятельно,