сотворили, за что нам с тобой расплатиться суждено. Ан нет. Все проще простого. Боярская воля на то. И пожар лесной той воле повинен.
– Но над боярином есть князь Рогволод. Мать его – старая княгиня, справедлив суд её. Челобитную представим Предславе. Неужто не заступится княжий суд? Неужто боги обидят нас?
– К князьям через тиуна пробиваться надо. А тиун серебро любит. У нас, сам видишь, Ставрушка, даже жита нет. И где взять, голым да убогим? Не на большую же дорогу с кистенём?
– Что ты, отец, что ты… Сварог накажет.
– Вот и я о том же, сынок. Будем богов молить. Может, заступятся за нас пресветлые, вернут милость свою и попечение.
Ставр хотел подбросить еще валежника в начавшее слабеть пламя костра. Но отец остановил его.
– Не надо, сынок. Пусть утихнет огонь. Пора и ко сну отойти, мне на рассвете на ловы уходить. Тебе же на двор боярский возвращаться. Служи боярину, два года еще потерпеть осталось, а там видно будет.
– Хорошо, отец, воля твоя.
– Вот и ладно.
Той летней ночью на пути к ночлегу, что был приготовлен Ставру на гумне у рыбацкой избушки, Боян остановился и снял с себя мешочек, сшитый из оленьей кожи и украшенный стеклянным бисером. Протянул вещицу Ставру.
– Возьми.
– Что это? Зачем?
– Надо, – голос отца звучал решительно и неожиданно сурово, – Ты должен взять. Тебе семнадцать. Я убил его, когда мне было столько же. Это случилось на Воловьем озере. Медведь напал на меня, когда мы с твоим дедом Тудором расставляли борти на ухожье. Зверь ударил Тудора и сбил его наземь, сломал рогатину, зацепил когтем. Кровь залила лицо твоего деда. Он звал меня. Я не опоздал. Когда медведь встал на задние лапы, чтобы обрушиться на меня, я ударил его ножом в сердце.
Поверженный зверь долго помирал, бился в агонии, смерть никак не брала окаянного, вспоминал Боян. Пришлось размозжить его череп камнем. Только тогда хищник испустил дух. Череп хозяина чащобы бортники принесли в жертву богам, а медвежьи клыки стали с того дня защищать тех, кто сокрушил лесного великана. Боян утверждал, что именно этот амулет помог ему в день страшного пожара, испепелившего придвинское ухожье бортников.
Передав амулет, Боян спросил сына, задумчиво глядя на сверкающие звезды.
– Береги себя, Ставр.
– Хорошо, отец. Но почему…
– Не спрашивай ни о чем. Просто обещай.
– Хорошо. Но что мне обещать тебе?
– Что будешь жить. Во что бы то ни стало. Чтобы сберечь не только себя, но мать и сестру.
– Да, отец. Клянусь.
В прошлом остались та летняя ночь, Боян, заветы его. Незадолго до рассвета, мокрый от осенней росы, Ставр проснулся на бугре у Двины, будто кто-то толкнул его в плечо. Он оглянулся. Никого рядом с ним не было. Над рекой колыхалась молочная стена. Туман, плотный и вязкий, окутал землю, ожидая, когда Ярило растопит его своими золотыми лучами.
Из молочной стены вышла, пошатываясь, Малуша. Подала сыну холстину.
– Лепешки.