Переборщили, однако. Провалили операцию.
– Табак, как табак. Донской вроде. Сигареты все равно лучшей и дешевше.
Корявить язык – это такой прикол у взрослых детишек.
– Мы путешествуем, потому должны себя развлекать по полной программе! Вот как сейчас. Нахрен я в Европу еду? Чтобы Памиру там покурить? – бушевал и радовался Бим, не выпуская изо рта восхитительной трубы.
– БлЪ, как бы наш Бим умом совсем не тронулся! Его и так недостаточно, – тихонько высказался Ксан Иваныч, запершись в туалете вместе с Кирьяном под предлогом острой надобности.
– Как бы не помер. Теперь только этого надо бояться, – поправил товарищ, для правдоподобия нуждоотправления расстёгивая ширинку.
– Здоровье—то у него не наше. Теперь спать не придётся. А как тут в скорую помощь, если что, звонить?
– Какая в лесу может быть скорая помощь! – сердится Ксан Иваныч, – всё, погубили товарища.
Ксан Иваныч, переживая и сомневаясь за правильность выбранного способа убийства в плане безболезненности, почти сразу же по завершении туалета ушёл ночевать в номер к сыночке.
– Как там Порфирий Сергеевич? Жив? – пожелал сынок спокойной ночи папе. И протёр слипающиеся глазки кулаком.
– Жив пока!
Папа дёрнул бровями, глянул в честнейшие смотрелки изощрённого убийцы и нервно отшвырнул пару лишних стеклянных глаз. Целко попал в спинку кровати, о чем с утра пожалел.
При утренних сборах Ксан Иваныч наступил на осколки и порезал стопу. Очки—дубликат, конечно же, нашлись не сразу. Для этого пришлось переворошить все вещи. Стрелки часов рыдали, глядя на местоположение себя в циферблат.
***
В то же самое время Кирьян Егорович, пристроившись в щели между кроватью и шкафчиком, вытаскивал и перебирал шмотки.
Бим, покачиваясь китайским болванчиком, бродил по комнате, держа в дырке между нижних зубов закончившую дымить трубку. Остановился в ногах кровати. Оттуда посмотрел в сторону окна.
Зашевелились портьеры.
Из—за портьеры стало выдвигаться большое НЕЧТО.
Бим вгляделся внимательно. Не разобрался. Дёрнулся к кровати, опрокинув стул, смахнул с подушки очки, поднял и бросил их на нос.
Нечто проявлялось так прытко, будто отпечаток в кювете опытного и битого неоднократно за медлительность фотографа.
Проявившись, Нечто содрогнулось и рявкнуло громче телевизора.
Бим втянул голову в шею.
Нечто совершенно отчётливо и независимо от Бимовского желания принимало вид неразговорчивого, но до чрезвычайности живо шевелящегося и орущего благим матом железнодорожного состава.
– Дёргай, Кирюха! – закричал Порфирий Сергеевич и с ловкостью кузнечика запрыгнул на кровать, – щас задавит!
– Что задавит? Кого?
Кирьян Егорович стоит на коленях с руками, погрузившимися по локти в баул.
– Нет, стой, –