и размазывая грязь по лицу, он пел уже другую, революционно—юродивую песню про кулака—богача, к которому скоро придёт расплата за гибель Павлика Морозова, и где вместо мака вторым героем рисовался чеховский крыжовник.
Треклятый костыль его за поломанной ненадобностью лежал в стороне.
Гарькавый ушел с базара, ошеломленный уличной и внутренней теперешней жизнью, далеко ушедшей с тех пор, как он в последний раз был на рынке; ушел, несолоно хлебавши, в плане шахматишек по интернету, зато сэкономив на том половину погребальных деньжищ – своих и старухиных.
***
Недобитыш допытываться до врага дальше не стал. Партейка так и не была сыграна. Все прошлые обиды дополнились ещё одной – уже современной и, похоже, на все оставшиеся времена.
– «ИК», вот тебе «ИК»! Бабах! Вот тебе. Тресь – в район груши, где должен бы находиться прищуренный шрамом глаз Гарькавого.
Недобитыш неплохо боксировал левой. Правая осталась лежать на краю полевого аэродрома, срезанная злодейским осколком в сорок пятом году. Во время посадки на фоккер—вульф, присланный для эвакуации штаба, по их отряду партизаны открыли огонь. И, кажется, в толпе партизан мелькало командирское лицо Оселедца Гарькавого.
– Герр Матиус! Эй, где Вы там?
Подбежал Матиус Корнелиус. Мафиозло Недобитыш попросил связать его со спортотделом Сатурна в Мюнхене.
– Закажу грушу с лицом этого сволоча Оселедца и буду по нему каждый день колошматить левой. И ногами.
***
Малёхин поступок был разобран по полочкам: его батей – Ксан Иванычем – в домашнем архитекторском кабинете—кухне, закончившимся, к Малёхиному фарту, без участия ремня, – в таком возрасте ремень обозляет, – и ограничился он всего—лишь легким устным отцовским порицанием. Значительно позже – в первый же день каникул предпоследнего класса – деяние Малёхи было проанализировано злопамятными мальчиками и девочками в школьном, специально отключенном от электричества сквере, что за памятником Органикидзе, методом русского Линча (что означает: – в темную, но без одеял; в одетом виде, но без колпаков). После того «скверского» анализа Малёха от горя и обиды бросил курить траву и временно перешел на сигареты.
Кирьян Егорович 1/2Туземский – простой констататор всей этой истории с путешествием. В случае на французской барже он даже не имел диктофона – сдохли батарейки. Работали бы батарейки – все могло бы кончиться по—другому. Кого такого другого он хотел бы напугать Чеком—и—Хуком, если он пишет книгу для одного человека – именно для его товарища – Порфирия Сергеевича Бима? Да никого, даже самого Бима. Бим видел, Бим все знает. Знает он почти что с самого начала, а именно с мотеля под Казанью, где впервые в жизни нечаянно попробовал дури и когда на него наехал паровоз с голыми бабами. Но Бим решил сам, без всяких подсказок со стороны Кирюхи Егоровича, что в рот воды наберет. А вот все несостоявшиеся читатели и читательницы