дружно поддержано. Теперь Серилла только вздыхала, вспоминая те дни. Те же высокопоставленные лизоблюды, что некогда развратили коронованного юнца, подсовывая ему то доступных женщин, то вино, то дурманные зелья, – те же самые личности теперь рады были спровадить его далеко и надолго, да в опасные и неведомые края, да под охраной весьма ненадежных союзников. Постарались и калсидийцы, наобещавшие ему в своей стране невообразимые снадобья и немыслимые плотские наслаждения. И Касго, самоуверенный и ленивый, заглотил приманку мгновенно. Позволил легко сманить себя с трона. Ну точно дитя, которому посулили новые игрушки и горстку конфет. Вот, значит, ради чего столько лет старались его «наивернейшие друзья», планомерно приучившие мальчишку заботиться лишь о собственных удовольствиях. Все делалось лишь затем, чтобы однажды лишить его престола.
И внезапно, в который раз предаваясь этим невеселым умозаключениям, Серилла испытала настоящее озарение. Ей было, в общем-то, наплевать, что станется с Касго и с его положением в Джамелии. Она всего лишь хотела удержать Удачный под властью сатрапа – с тем, конечно, чтобы самой прибрать город к рукам. А это значило… Это значило: разберись, кто в Удачном всего более радел о его низложении, и поймешь, кто назавтра пожелает разделаться и с тобой.
На какой-то миг Серилле отчаянно захотелось вернуть время назад: и почему она, имея к тому все возможности, пренебрегала глубоким изучением Калсиды? У ее мучителя, калсидийского капитана, лежали в каюте какие-то письма. Они были написаны джамелийскими буквами, но на языке его страны. Ей удалось разобрать только фамилии двух весьма уважаемых джамелийских семейств. И при них – денежные суммы. Помнится, ей сразу показалось, что она подобралась к самым что ни на есть корням столичного заговора. За что же, спрашивается, те вельможи заплатили калсидийцам? Или, может, наоборот, это калсидийцы за что-то им заплатили? Если бы ей удалось разобрать письма капитана, пока он держал ее там… пока он…
На этом, как обычно, ее разум пугливо отгородился от слишком жутких воспоминаний. Всего же страшнее было осознавать, что сделали с нею те страшные дни заточения и унижений. Пережитое надломило Сериллу, надломило непоправимо и достаточно мерзким образом. Она не могла забыть калсидийского капитана, в чьей полной власти пребывала тогда ее жизнь или смерть. Не могла забыть и сатрапа – развратного, испорченного мальчишку, наделенного тем не менее властью довести ее до подобного состояния. Увы, пережитое заставило ее полностью пересмотреть собственное мнение о себе. Власть, власть мужчин… где могущество, а где и грубая сила. Испытать на себе то и другое – да не сломаться? Что ж, теперь и в ее руках пребывала некая толика власти, и, пока Серилла держалась за нее достаточно крепко, она была в безопасности. Ни один мужчина никогда больше не подчинит ее своей воле. Она достигла определенного положения. Такого, которое могло стать ей щитом. И этот щит она удержит. Любой ценой.
Увы, за власть приходится так или иначе