один человек. Но его появление исключено.
В надежде, что нежданный посетитель уйдёт, Роман помедлил с минуту, а потом, вставая, произнёс:
– Исключено, говоришь? А вот это мы сейчас и проверим. Сиди тихо – и всё будет нормально. И упаси тебя бог совершать необдуманные поступки.
Держа наготове шокер, он подошёл к двери и, находясь под прикрытием стены, спросил:
– Кто?
В ответ услышал взволнованный шёпот Кулибина:
– Это я, сосед.
– Чё надо, сосед?
– Ты занят? – осторожно спросил Петрович.
– Ванну я принимаю! – сердито рявкнул Роман. – Ступай себе с богом.
– Двести рубликов не займёшь? – уже громко спросил сосед.
– Убирайся к чёрту! Нет у меня денег.
– Злой ты какой-то, Рома. Может, тебе помощь нужна?
– Катись домой, я сказал!
– Ладно, ладно, ухожу. А то, может, пропустили бы по стаканчику?
– Я завязал. Уходи по-хорошему.
«Глазок надо поставить, – подумал Криницын. – А ещё лучше дверь заменить. Ходят тут всякие, как к себе домой».
Войдя осторожно в комнату, он обнаружил её пустой. Бросившись на лоджию, Роман и там никого не увидел, но не запертая на задвижку дверь говорила о том, что пленник бежал именно этим путём. «Ну и силён! – мысленно восхитился бывшим сослуживцем Роман. – Практически на одних руках ушёл. Что ж, пожалуй, так даже лучше. Теперь не надо ломать голову, что с ним делать. Пойду-ка я к Кулибину, надеру ему задницу за ослушание, а там разберёмся».
Двери открыла Жанна. Она перекрасила волосы из фиолетового в огненно-рыжий цвет, и это привело Романа в замешательство. Девушка это заметила и, хохотнув, спросила:
– Что, Ромка-соломка, нет больше Жанки-баклажанки? Теперь тебе придётся новую дразнилку придумывать.
Криницын взял соседку за плечи, повернул в одну сторону, в другую, бесцеремонно рассматривая её со всех боков, а затем произнёс:
– Рыжик-пыжик какой-то.
– О нет! – наморщив нос, воскликнула девушка. – Пыжик мне совсем не нравится. Придумай что-нибудь другое.
– Ладно, – согласился Роман, – я буду называть тебя Солнышко. Идёт?
– Солнышко? Да, мне нравится.
В это время из своей комнаты высунул в дверной проём голову Кулибин. Лицо его имело виноватое выражение, но, всё же стараясь сохранить достоинство, он как можно спокойнее сказал:
– Рома, брось ты эту лахудру крашеную. Заходи ко мне. А ты, Жанка, брысь к себе в комнату!
Девушка обиженно фыркнула, показала язык, но отца не ослушалась.
– Вся в мать, – недовольно проворчал Петрович. – Та, сколько её помню, только и знала, что красилась, и эта туда же. Да было бы что красить – три волосины в четыре ряда… Тьфу! – Закрыв за собой дверь, он, понизив голос, спросил: – Я что, сильно навредил тебе?
– Да как тебе сказать? В общем, приказы надо выполнять, Петрович. В следующий раз уж будь любезен.
– Переволновался я сильно, Рома. Жду, жду, а ты