прижалась ко мне. Я продолжала.
«– Можно сказать, реализовалась, как мать, по-женски – вторил мне зверек.
– Можно и так сказать. Откуда такие познания женской души у суриката?
– Книжки читал по психологии и не ел мяса. Ну, черт подери, все равно зверьком сделали тут, на небе.
Мы снова засмеялись.
На берегу, где жил сурикат, никогда не светило ярко солнце, если так можно вообще сказать. Свет лился отовсюду равномерно. Не было ясно, когда день, а когда ночь. Всегда было светло, тепло, свежо и приятно одновременно. Наверное, какое-то очень созидательное высшее существо присматривало за этим райским маленьким уголком, где жил сурикат».
В доме дали свет. Дети ушли в свою комнату. А я мысленно продолжила разговор с сурикатом своей исповедью перед ним. Я поняла, что мне нужно выговориться, чего я так мало делала, будучи живущей на земле, все писала и думала о других, а нужно было любить себя. Ценить свои стремления сердца и работать над собой в духовном плане.
Поплакавшись сурикату о своей судьбе, я собралась улетать. Попрощалась. Подалась ввысь, и меня унесло притяжением другой сферы моего сознания и мыслей, где как раз начиналось большое празднество, играла музыка, и было так шумно и светло от фонарей, как в городе во время торжества. Да, бывает там и такое…
Записи моих сказок о жизни выдумывались от случая к случаю. Я давала волю воображению, сочиняла и сочетала мысли несовместимые. Воображение играло почти при каждой неожиданной, затруднительной ситуации, как бы проигрывая ее по-иному. Приглашала невиданных зверей принимать участие в событиях моей жизни. Не скажу, что сказки были для детей. Они были для всех, а больше для меня самой. Порой в них использовались взрослые выражения. Это своего рода сказка-терапия. Я счастлива, что могла вообще так поступать, придумывать их и некоторые записывать, то от руки, а то на диктофон. Воображением меня наградил Бог, им я и пользовалась. Чем просто анализировать ситуацию, придумывала сказку и моделировала, проигрывала ее, будучи в ней героем. А затем часто так случалось, что ситуация разрешалась сама собой или я осознавала в процессе сказки, как мне нужно было поступить. Домашним нравились мои истории. Одобрение добавляло мне энергии к их написанию. В итоге у нас скопилось целое наследство из писем Сьюзи и Пола, а также моих сказок и дневников. Я надеюсь, что даже после моего ухода они будут помогать моей семье.
Мой сын Генри – гей
Во всей нашей семейной истории кроется одна маленькая тайна. Мой сын Генри – гей, кокоторых я встречала немного в своей жизни. Рой, мой второй муж, когда об этом узнал, отнесся к сыну с пониманием, с каким вообще мог, но держался от сына вдалеке. Генри, как всегда, был тих и спокоен. Мы с мужем уже успели построить второю половину дома еще в прошлом году, и Генри с радостью переехал в новое жилище, где у него была уже своя комната. Генри вырос, стал юношей. Мой сын никогда ничего от меня не скрывал. Иногда периодами он долго молчал, обдумывал, прояснял сам в себе, возможно, подбирал слова, и я знала: он скоро мне что-то скажет. На мой вопрос: