лучше выпить ночь, со льдом иль безо льда,
Как водку, залпом вмиг, глотком, как яд Сократа,
Цедить, как чай – невмочь.… Да, впрочем, ерунда,
Вот только бы испить навеки, без возврата.
Змеею темнота вползает мне в окно,
И каплет горький яд – за прошлое расплата.
И все-то ей не так, останется одно:
Стихом змею распять, чернилами истратить.
Рубить ее сплеча, с оттяжкой, от души,
Порвать на листопад тоскливый траур ночи,
Рассветы вновь встречать, чтоб саван ей пошить…
Но все длиннее ад, покой же – все короче.
«Город бьет копытами дождя…»
Город бьет копытами дождя
По сурьме пустынных мостовых,
Мертвым светом в поиске живых
Фонари потерянно глядят.
Тысячеоконно он распят
На Голгофе монотонных дней,
Не седлать ему своих коней
Средь аллей, что беспробудно спят.
Он растратил весь свой нежный пыл
На молитвы утренней звезде,
А теперь, суровый, на кресте,
Он своих любимых позабыл.
Он уже не различает лиц,
Беспризорный, брошенный, ничей.
И гнетут невольных палачей
Боль и страх его пустых глазниц.
«Речушка сжалась, обмелела…»
Речушка сжалась, обмелела
И – от отчаянья ушла,
Закрыв землей худое тело,
Как крышкой гроба, ото зла.
Тоскливо корчатся избушки
В щербинах тына костылей,
Как престарелые старушки
От хвори высохли своей.
Ракита стонет у дороги
Над ржавым остовом саней,
И призывает тихо Бога
Поплакать в поле вместе с ней.
«Уеду. Уеду. Опутан гирляндой вокзалов…»
Уеду. Уеду. Опутан гирляндой вокзалов
Мой след на снегу, ну, а может – в весенней грязи.
Ворвусь в суету городов и огромных и малых,
Где уши ласкает целительный русский язык.
Где лягут на плечи мои куполов эполеты,
Как матушка, синь расцелует бездонных небес…
Гармошки вагонов споют мне частушек куплеты,
И – Родина встретит, неважно, с цветами иль без.
Приеду. Приеду. Сметя все барьеры таможен,
И тысячи верст разменяв, как последний пятак,
Под крик журавлей обрасту я березовой кожей,
И гривы косматых полей мне откликнутся в такт.
Где ж мессир, начинай скорее свой бал
И не можется, и не хочется,
В век безумного одиночества
Крик
Захлебнулся в ненужных истинах,
Болью выписан мой неистовый
Стих.
Заблудился он в междометиях
Равнодушного сна столетия —
Пусть,
Искалеченный, изувеченный
Он неверием в человечество,
С уст
Рвется птицей смертельно раненой,
Да