и плутоватыми,
Самолюбивыми, лохматыми,
Застенчивыми, угловатыми,
Надменными акселератами,
Трусливыми и хамоватыми,
Пустыми, скрытными, пассивными,
Красивыми и некрасивыми,
Прямыми, вспыльчивыми, дерзкими —
Со всеми их словами детскими,
Которые запоминать
И после им припоминать
Не надо…
Как же, их простить???
Да так вот…
И не надо мстить.
Не надо воевать с ребятами.
Во всём, конечно, виноватыми.
Он закончил читать и сразу ушёл в творческую задумчивость. Видимо, забыл, что рядом стоял человек – его ценитель. Спустя пару минут он оторвал взгляд от окна и направился к своему рабочему столу. Сел за стол, взял авторучку, сгрыз её верхнюю часть и устремил взор в никуда. Потом опустил голову и стал быстро записывать.
Алексей Александрович был действительно очарован стихами: искренняя любовь к детям и владение образностью слова рождали педагогическую поэзию. Он хотел похвалить директора, но, увидев, что тот в плену вдохновения, бесшумно вышел из комнаты и шёпотом предупредил секретаршу:
– Не тревожьте его, пока сам не позовёт!
И поспешил в свой класс.
Учителя-коллеги охотно взялись сделать из него учителя. Приглашали на свои уроки, на методические объединения, давали наставления и объяснения. Даже делились своими конспектами уроков, разрешали списывать.
Но у него складывалось впечатление, что он всё это и так знает. Скажем, сидит он на уроке математики маститого, опытного учителя, записывает весь ход урока: все вопросы учителя, все ответы. И всё это кажется ему до боли знакомым. Иногда он забывал, что сам уже вроде учителя, и тогда ему казалось, что он ученик-второклассник и его вот-вот вызовет учительница, задаст вопрос, он запнётся, а она раздражённо скажет: «Что мне с тобой делать… Опять двойка!» В такие моменты ему хотелось заплакать, закричать, зарыдать, бунтовать.
Был случай, когда он выкрикнул на уроке: «Вы не имеете права!» Учительница посмотрела на него в недоумении. Дети оглянулись. И он сразу обнаружил, что давно уже не ученик и ему никто в жизни больше не осмелится задать вопрос: как пишется слово «ещё» или сколько будет от двадцати отнять девятнадцать. И не будет такого, чтобы на него набросился кто-нибудь из учителей и обозвал «тупым», как сделала эта учительница, которая давала ему показательный урок.
На уроках своих коллег, – а они часто специально для него готовили уроки, чтобы учить новичка, – он не учился, а возмущался. Возмущался тем, что они только спрашивали у своих учеников, а те, бедные, только отвечали. Учителя разгуливали по всей классной комнате, а дети не могли шевельнуться без их разрешения. Учителя оценивали их знания и ставили отметки, а дети были лишены права оценивать уроки своих учителей и ставить отметки им. Они могли обругать ребёнка, накричать, высмеять его, а тот, напуганный учительским гневом, беспомощно опускал голову, краснел, плакал.
Может быть, этому мальчику или этой девочке, как ему самому, когда он