нет. Волжанин. Захлестнула смута меня и аж под самую Сибирь щепкой кинула. Революция. У нее законы, дозвольте сказать, вроде как беззаконные.
– Какого полка?
– Германскую воевал в Фанагорийском, а ноне в 27-м Камышловском. Пятеро нас тут от полка.
– А полк где?
– Не могу знать. Раскидало его после страшенных боев на Сылве.
– Это плохо, братец.
– Хуже быть не может. Бывший наш командир, генерал Случевский, тоже здеся.
– Может, с погрузкой все же подождать?
– Никак нет. Медлить нельзя. Суворов-генералиссимус частенько солдатам говаривал, что промедление смерти подобно.
– Тебе видней, братец.
– Благодарствую, ваше дитство.
Сурово оглядев пришедших с ним солдат, Корешков четко приказал:
– Разбирайте, братаны, чемоданы. Только с полной аккуратностью. С дочкой, ваше дитство, я по ночной оказке заимел честь знакомство свести.
Солдаты начали разбирать чемоданы, но матрос Егорыч остановил их:
– Этот не троньте. Сам понесу.
Корешков хмуро посмотрел на старого моряка.
– Тебе, матрос, не к лицу со своими таким манером разговаривать. С разрешения его дитства ребята за вещи берутся. Поседел, а понять не можешь, что мы народ бывалый, а вдобавок фронтовики. А окромя всего прочего жулики с нашими ликами не родятся. Крест видишь на груди? Им меня за честную солдатскую храбрость под Перемышлем наградили. Честность мою, к примеру сказать, может тебе барышня засвидетельствовать.
– Зря служивый обиделся на меня. Я не хотел. Пускай любые берут, а только этот сам понесу.
– Вот это понятная форма разговора. Чать все военной жизни хлебнули не по своей воле.
Корешков, хлопнув Егорыча по плечу, улыбнувшись, посмотрел на Настеньку и, почмокав губами, сказал:
– Дозвольте, барышня, одно дельное соображение высказать.
– Говорите.
Корешков, нагнувшись к уху Настеньки, заговорил шепотом:
– Колечко с камешком лучше сымите. Камешек, по моим понятиям, недешевый, а у народу в мозгах может худое пошевелить.
– Вы правы.
Настенька сняла с пальца кольцо, положила в кожаный саквоях, который держала в руках.
– Можно трогаться, ваше дитство. Вы сами с дочкой и господин мичман, промеж нас встаньте. Ты, Кузя, ставь корзину на земь. Порожняком пойдешь в нашем авангарде. К винтовке штык примкни. В нем для нас большая подмога, потому кому охота на его шильце натыкаться. Дозвольте трогаться, ваше дитство…
Пароход, приняв на себя предельное количество пассажиров, на закате отвалил, провожаемый оставшимися на берегу беженцами, глубоко осев, пошел по Тавде, оставляя за собой вспененную волнистую дорогу.
Мекиладзе, вовремя устроив Случевского в роскошной каюте, был благодарным генералом назначен комендантом парохода.
Он метался по палубам, устраивая высокопоставленных пассажиров. Лихо освобождал своей властью каюты, захваченные