в Киеве, в тот час,
Слышал звон, как божий глас.
Вещая была душа
В теле князя-колдуна.
Как не прыгал, ни скакал,
Но от напастей страдал.
И ему Боян правдивый
Как-то песню сочинил.
В этой песенке шутливой
Он с усмешкой говорил:
«Ни хитрому, ни прыткому,
Ни птичке проворной,
Суда божьего не минуть».
И стонать Руси от горя,
Вспоминая о тех днях,
Когда ею управляли
Властью сильные князья.
Того старого Владимира
Нельзя было пригвоздить
К горам киевским.
А теперь, случись несчастье,
То один с дружиной в бой,
А другой – к себе домой.
Ладу нет в земле родной.
Теперь все – разбогатели,
Поделились меж собой,
Рюрик доблестный – на битву,
А Давид – к себе домой.
И не в лад им кони пашут.
Порознь воины идут.
И об этом копьеносцы
Песни горькие поют.
На Дунае Ярославны
Голос слышится далекий.
Плачет жалобно кукушкой
На рассвете одиноко.
«Полечу, – поёт, – кукушкой
По Дунаю в степь далече,
Омочу рукав шелковый
Я в Каяле быстротечной,
Полечу на поле битвы,
Князя милого найду,
И его больные раны
Осторожно оботру».
Ярославна причитает
На стене перед рассветом.
И с тоскою обращаясь,
Говорит седому ветру:
«О, зачем ты, ветер буйный,
Сильно веешь на просторе?
О, зачем ты, господин мой,
Навеваешь много горя?
Гонишь вражеские стрелы
На своих воздушных крыльях
И безжалостно вонзаешь
В воинов моего мужа?
Разве мало тебе в небе
Веять там, под облаками,
И вдали, на синем море,
Всласть играться кораблями?
Так зачем же, господин мой,
Радость нежную мою
Разметал по ковылю?»
Ярославна рано плачет
Перед городом Путивлем,
На стене высокой стоя,
Говоря: «О, Днепр-Славутич!
Ты пробил себе дорогу
Сквозь кремнистые пороги.
Твой могучий бег волны
Святославовы челны
Колыхал, как в колыбели,
До речной излучины,
Аж, до войска Кобякова,
Чтобы взять его в оковы.
Так верни же, господин мой,
Мужа милого ко мне.
Чтобы я к нему не слала
Слёз горючих на заре».
Ярославна горько плачет
Рано утром на рассвете:
«Трижды светлое светило!
Ты прекрасней всех на свете!
Так зачем же, господин мой,
Свои жаркие лучи
Распростер в безводном поле
На уставшие полки?
Обессилил жаждой руки,
Свёл тоской тугие луки,
И колчаны