слышишь? Люблю его!
– Стало быть, ты признаешься в этой любви?
– Да, признаюсь. Я проклинаю это счастье, которое возносит его и губит меня. Через неделю он уже даже забудет о нашем существовании!
– Ну, не забудет.
Но Зилла не могла понять тайного смысла этих слов.
– А если бы кто-нибудь уничтожил эти доказательства, которые вернули ему имя графа де Лембра? Если бы этот некто был ты и получил за то хорошее вознаграждение? Скажи, ты согласен? – спросила Зилла, ласкаясь к брату.
– У тебя губа не дура; но позволь мне дать тебе, моя крошка, один совет.
– Какой?
– Молчи и… жди!
IX
В тот же вечер в замке Фазентин собралось блестящее многочисленное общество.
Жильберта, удалившись в темный уголок, рассеянно слушала любезности Роланда, в то время как мать ее, окруженная несколькими почтенными стариками и двумя-тремя дамами, красота и молодость которых успела отцвести еще во времена царствования Людовика XIII, тихо вела какую-то незначительную беседу.
Дальше, в глубине комнаты, за столом разместились маркиз де Фавентин и еще каких-то три старика; два из них молча сидели рядом с маркизом, третий, стоя у стола, доказывал им что-то с большим жаром. Это была весьма интересная личность, – Жан де Лямот, парижский прево[3]. Длинное худое желтое лицо, маленькие горящие глазки, веки, лишенные ресниц, тонкие насмешливые губы, лоб, покрытый глубокими морщинами, – все это вместе взятое не производило приятного впечатления. Но в действительности он не был так зол, как это казалось с первого взгляда.
Преданный точным наукам, он был груб, даже несправедлив в делах, касавшихся этих занятий, но зато при исполнении служебных обязанностей умел расставаться с этими неприятными свойствами своего характера.
Движения его были размашистые, величественные, а речь дышала уверенностью; если иногда, как мы это сейчас увидим, его теории были не совсем непогрешимы, зато он всегда отстаивал их с большим жаром. Начертив на куске бумаги какие-то астрономические фигуры и то и дело указывая рукой на этот рисунок, он продолжал, не обращая внимания на равнодушие своих слушателей, с жаром доказывать безошибочность своего мнения.
На этот раз он оспаривал теорию Сирано де Бержерака, которая ему казалась самой что ни на есть пагубной научной ересью.
Очевидно, он страшно волновался, так как голос его стал криклив и резок.
– Да, господа! – воскликнул он, уничтожая своим последним доводом мнимые возражения своих слушателей. – Да, подобный человек заслуживает сожжения на костре на Гревской площади!
– Что вы, неужели вы такого мнения о нашем друге Сирано? Что же он сделал? – добродушно возразил маркиз.
– Вы еще спрашиваете, что он сделал? Да ведь это отчаянная голова, это помощник самого сатаны!
– А я считаю его сумасшедшим!
– И притом опасным сумасшедшим! – добавил прево. – Разве он не осмелился утверждать, что Луна обитаема и что Земля вертится? – добавил он в величайшем негодовании.
– Ужасный еретик! – воскликнул маркиз, еле удерживаясь от смеха.
– Я удивляюсь,