все здесь сплеталось в единую структуру тела и настолько сильно прирастало друг к другу, что уловить линии этих разделов зачастую не представлялось возможным. По крайней мере неопытному взгляду трудно было понять, где начинаются венчанные пиками позолоченных шпилей дворцы, с пышными садами, где они переходят в помпезные виллы, отделанные тяжеловесным мрамором, и где все это скукоживается и перерождается в вереницу ветхих домиков, сплоченными шеренгами марширующими вдоль узких тихих улочек. Где-то все это разбавлялось мутными красками выцветших бетонных стен многоэтажных домов, стеклянным блеском высоток – но общим мерилом всего этого лоскутного существования по-прежнему оставался разросшийся и окрепший за последние годы городской рынок. Здесь можно было встретить кого угодно: щеголеватого молодого аристократа, разодетого со всем искусным пренебрежением к строгим формам и монохромным цветам, денежного воротилу, спешащего на биржу сквозь тесные ряды базарных лотков, добровольцев пограничной стражи и кустарей, в изношенных старых робах – здесь были все, и каждый находил то, что ему было нужно. Особенно бойкой торговля становилась в последние дни недели, когда со всех концов Республики в город съезжались торговцы и лавочники, и огромная, базарная площадь наливалась шумом и гомоном многотысячной пестрой толпы. Таковой она должна была быть и завтра, в первую субботу сентября, когда дороги заполнятся торговыми караванами и одиночными повозками, стекающимися к огромной, позолоченной короне, венчающей главные ворота на Семиречье. Над их головами сверкнут на солнце два лавровых венка под кованой короной и чуть приоткрытый глаз с ресницами-лучами (символ местной аристократии и выборного губернатора), и массивные створки открытых ворот проводят их в мир суетливый и жадный, почитающий корысть выше всякой добродетели.
Впрочем, торговцы зачастую были и сами ловки в подобных операциях, иной раз вызывая удивление даже у самых беспринципных городских толстосумов. Одни были богаты, другие неистово стремились к этому – но и те и другие встречались у окрашенной в золото короны в надежде приобрести более, чем удастся потерять.
К центральным воротам вела старая дорога черной лентой бегущей вдоль бесконечных, удобренных нищим населением провинции, полям – с полевыми блокпостами и пограничной стражей. Она была и шире, и оживленней, чем та, по которой нынче тянулась дедова телега. Но пошлина, которую, не стыдясь, драли городские власти, сводила на нет все усилия Александра Ивановича, обогащая его лишь жалкими крохами, которые нет-нет, да и перепадали в особо бойкие дни базарной торговли. Здесь же давно знакомый отработанный годами механизм – с прикормленными чиновниками, опасной дорогой и потешной охраной в виде старого молчаливого Цыгана.
Наверное, подобные мысли посещали и Александра Ивановича, ибо он сделался совсем хмурым и, казалось, окончательно слился с угрюмой, чернеющей в опустившихся сумерках грядой. Словно чувствовал