вытянутый в арку вход в фургон. Сашка замер и весь превратился в слух.
Отдаленный шорох шагов неспешно наполнял безликое пространство звуками. Их было множество, они рождались будто из глубины, с самых пиков серых остроконечных скал, и медленно стекались к подножию. И вдруг среди них выделился один, самый отчаянный и жадный, заглушивший все остальные. Шумный топот чьих-то ног, неразборчиво и спешно гремящих по серым скальным жилам, в одно мгновение скатился вниз и тут же подскочил к фургону. Время будто остановилось в жутком предвкушении катастрофы; Сашка отчетливо слышал горячее дыхание деда, видел его глаза, застывшие от накатившего напряжения, и чувствовал, как в холодном воздухе тяжелеет непроглядная бездонная ночь. Она будто кралась к куску пыльной ткани, отделявшей салон фургона от внешнего мира, медленно и тихо, скрывая в себе всякое присутствие. Секунда, две, три… и вдруг резкий порыв сдернул ее в сторону, оголив заросшее густой щетиной темное лицо.
– Эх… да тут есть на чем руки погреть! – возбужденно прокатился по тишине сиплый голос.
Едва только незнакомец занес ногу, изготовившись запрыгнуть внутрь, как громкий хлопок выстрела с шумом сбросил его обратно. За фургоном послышалась какая-то возня и приглушенное шарканье ног. Дед щелкнул винтовкой и немеющими пальцами попытался наскоро снарядить ее патронами – но гулкий игольчатый звук, будто кнутом разрезав воздух, обрушил онемевшую руку на пол. Александр Иванович опрокинул голову на пахнувший свежей древесиной бочонок, и пульсирующее от стресса сознание навеки погасло, потушив живую искорку его глубоких глаз.
Сашка не выдержал. С отчаянным криком он кинулся к деду, простирающим застывший взгляд к глубинам вечного мира и с тихим, будто просящим за что-то прощения лицом.
– Деда, деда… – сквозь слезы кричал перепуганный мальчик, но Александр Иванович спокойно сидел рядом, упершись спиной на бочонок сухого вина, и ничего не слышал. Остекленевшие глаза навеки застыли в схлынувшем мгновении, лицо разгладилось и как-то посветлело – стало неестественно спокойным.
– Ну же, деда, ну… – Сашка обнял обмякшее тело старика и что-то бессвязно шептал ему – самому родному на свете человеку. Что-то просил, о чем-то умолял, стирая слезы о мягкую щеку деда, – но тот уже ничего не слышал.
Вдруг чья-то рука с силой схватила его за шиворот и отшвырнула в сторону.
– А вот и щенок! – хрипло процедил высокий, крепкий бородач в военной заношенной форме. Его серое, безликое лицо ощетинилось хищной улыбкой, оголив прореженный ряд кривых зубов, и злобно застыло у Сашки над головой.
– Что, дед, отстрелялся?
Он презрительно ткнул дулом автомата Александра Ивановича и криво усмехнулся.
– Теперь воевать придется на небесах.
Взбешенный нечеловеческой подлостью Сашка вскочил на ноги и словно затравленный волчонок кинулся на обидчика,