понятия, где бы он хотел оказаться. Наверное, там, где все иначе, но только не дома. Где? Дома ждут, как ни крути, но так хотелось прийти домой, и, чтобы там все уже спали.
– От вас поехали, на отворотке на Акишево остановились, да, есть еще такая деревня. Сейчас там вроде пять домов, где круглый год живут, осталось. Летом может домов пятнадцать. Так вот, там столько рыжиков набрали. Такие большие, сочные, как булки. Веришь! Нет? Рыжики, как булки! Кааак бууулки, – щебетала по стационарному телефону пышная, как булка, Вера Андреевна, уже год как вышедшая на пенсию, но все еще работающая главным бухгалтером на чахнущем местном маслозаводе. – Антон гулять ушел. Опять что-то с отцом не поделили. Опять угрюмый ходит. Чувствует…
Вера Андреевна, несмотря на легкость разговора, не смогла договорить, что чувствует батя.
– Да…. На глазах сохнет…
Павел Николаевич сидел на балконе и хотел закурить. Курить запретили врачи из-за рака легких. Павел Николаевич хотел курить не физически, как тогда, когда бросал курить и легкие вздувались, требуя порцию смол, челюсть сводило, а мозг требовал никотиновую ванночку. Мужчина, сидящий в овчинном тулупе осенним вечером на балконе третьего этажа и смотрящий, как таджики под светом прожектора обклеивают серый монолитный дом желтым красивым облицовочным кирпичом, хотел курить мечтательно. Глубоко, сильно и редко затягиваясь, расслабившись в кресле. Павел Николаевич откинулся на спинку кресла и сделал глоток остывшего кофе. Полюбил последнее время Павел Николаевич кофе, сваренный в турке. Может быть, и раньше он его любил, да не было случая, заменяло настоящий кофе растворимая параша в жестяной банке, как и настоящий чай заменяется краской в пакетике. Кофе в кружке «Москве 850 лет» – теперь точно последний раз он был в столице на этом юбилее – оставалось меньше половины.
– Допью кофе и надо фильм «Дурак» досмотреть. Еще глоток кофе сделал Павел Николаевич
– А чего ждать, прямо сейчас с кофе и пойду, – сам себя подбодрил Павел Николаевич.
Ждать… А ведь всегда он ждал. Это даже стало смыслом жизни, движущей силой. В школе Пашка ждал каникул, хотя детства уже совсем не помнил. Воспоминания из детства были как фотокарточки в пожелтевшем журнале, подшивка которых на чердаке, на даче хранится, – длинная, желтая из-за песка улица, ряд деревянных одноэтажных домов и, самое главное, березы. Сейчас их уже спилили, выросли большие, а он помнил, как пацанами с них майских жуков трясли. Всегда он чего-то ждал: выпускных, экзаменов, дембеля, отпуска, лета. Отпуск заканчивался, и Павел снова ждал. Посылку, получку, тринадцатую, звонка брата из Москвы. Потом стал ждать детей, когда они пойдут в школу, когда вернутся с дискотеки, когда внуков принесут нянчить. Ждал Павел Николаевич пенсии, ждал, как выйдет на даче после бани и будет сидеть в кресле качалке, крыжовник есть, отдыхать. Всего дожидался. Дождался – смерть на пороге.
Замолвил за него словечко Городок, попросил у свой тетки теперь Павла подождать, и Павел Николаевич стал озером. Озером без ряби.