крикнул:
– Волошин!
Добротные шинели с петлицами и вензелями всех училищ и институтов Петербурга, потертые шинелишки и унылые форменные платья из кошлота расступились. В проеме двери выросла массивная фигура и затмила все.
Волошин, многообещающе улыбаясь, поворачивая большую кудрявую голову то в одну сторону толпы, то в другую, прошел по вестибюлю, он держал под мышкой несколько полотен в простых рамках. Следом прошли еще три молодых человека, причем, двое поддерживали третьего, который слегка запинался. За поэтами, пыхтя и отдуваясь, поспешал фотограф, взмокнув под тяжестью своего аппарата.
– Ты заметила? Вот у того – женские ботинки! – услышала Лиля.
Две девушки с косичками, явно – гимназистки, смотрели на поэтов во все глаза.
– Ничего странного. Они ведь только из Парижа, – весомо произнесла одна из них.
– Сегодня, девочки, вы позабавитесь по-взрослому! – покровительственно предрек студент в шинели с золотыми пуговицами, – Это вам не на санках кататься!
Поэты прошли. И Лилю с Волей подхватила толпа: они пронеслись мимо похожих на абрикосовый конфитюр колонн вестибюля, мимо сверкающих глыб минералов, мимо скелетов древних животных. Этот круговорот не кончился и тогда, когда Лиля упала на скамью в большом зале института.
***
– Я – глаз, лишенный век. Я брошено на землю, чтоб этот мир дробить и отражать. И образы скользят. Я чувствую, я внемлю, но не могу в себе их задержать…
Лиля растворялась в идущих потоком стихах: как это точно и полновесно сказано! Ей казалось, будто сквозь нее, как мистические вихри, проносились образы, рожденные воображением Максимилиана Волошина, и она всем существом откликалась на каждую строку.
Воля бросал на нее удивленные изучающие взгляды. Вот вспыхнул свет магния: фотограф запечатлел Макса для вечности в самом выгодном ракурсе.
Уже там, в вестибюле, увидев богоподобного, широкоплечего, вихрастого Макса так близко, что ей почудился букет из запахов весеннего Парижа, «Норд-Экспресса» и типографской краски свежих книг, Лиля стала ощущать растущее беспокойство. Воля, кажется, что-то говорил ей, а она, кажется, делала вид, что отвечает. Но ее не стало – с первых же строк, которые поэт необычно подвижным, меняющимся голосом извлекал из глубин своего сознания. Лиля по привычке прикрывала глаза – чтобы яснее проступила суть, а голос Макса звучал то с мальчишеской важностью, то со старческой мудростью. Его стихи гипнотизировали ее. Все в нем казалось грандиозным: и то, как он держится на сцене, и то, как отрешенно смотрит куда-то поверх голов, стоя на фоне простой ситцевой занавески…
– А что вы думаете о любви? – спросили из зала.
Волошин моментально стал другим, будто приземлился на все лапы видавший виды уличный кот.
– А что вы подразумеваете под словом «любовь»?
Задавший вопрос стушевался. Из зала зазвучали разрозненные подсказки.
– Нравственная