он успел перезнакомиться со всеми пассажирами «Норд-Экспресса».
– Господа, господа, пропустите, не толкайтесь же, господа! – уговаривал толпу встречающих потный городовой.
– Газета «Столичная молва»! – выкрикнул один из репортеров, опережая коллег, идущих в ногу с Максом, – Господин Волошин, правда ли, что месье Дягилев задал тон всему Парижу?
В толпе захихикали: антрепренер Дягилев, прозванный в артистических кругах Шиншиллой, удивил Париж не только балетом…
– Да уж, нынешней зимой на Елисейских полях каждого господина в цилиндре я принимал за Сержа Дягилева, особенно, если рядом оказывался еще один цилиндр. Но трудно диктовать тон городу, в котором узаконено женское право на ношение брюк.
Курсистки вскрикнули «Как, неужели?», и было непонятно, рады они или осуждают. Тема женской эмансипации приравнивалась к бунту.
– Правда, брюки позволительны только в том случае, если женщина едет на велосипеде, – добавил Макс, выдержав паузу, – Но милости прошу в Крым. Любые предрассудки мы счастливо изживаем.
– Все поэты одинаковы, – громко заявил стоящий рядом с Сашенькой чернявый парень и, кажется, снова подмигнул ей, – Сейчас плюют на предрассудки, а вскорости плюнут и на алтарь!
– Господин Волошин, что вы думаете о футуристическом манифесте Маринетти? – крикнул кто-то из репортеров.
– Если учесть, что идея манифеста возникла в результате его автомобильной аварии, то меня это не удивляет. Мало ли что придет в голову в сточной канаве.
Курсистки захлопали остроте, и тут глаза Макса наконец-то встретились с Сашенькиными глазами, и толпа под мощным движением поэта раздвинулась, будто под напором ледокола. Сашенька позабыла все, когда ей на талию легли его огромные крестьянские руки, когда он прижал ее к себе и даже, кажется, расцеловал, бородатое чудовище! Краем глаза она уловила вспышки магния, краем уха – смешки и вскрики. И провалилась в сладостный восторг.
Очнулась она в таксомоторе, на заднем сиденье, беспрестанно смеясь из-за тут же распитой с мужчинами бутылки французского шампанского. Сашенька шустро переодевалась в брюки, вынутые из большого кожаного чемодана строгого денди. Он и тот, что в монокле курили на улице, а шофер таксомотора косился на возню за спиной в зеркало заднего вида.
Макс шаловливо расстегивал мелкие пуговки Сашенькиного платья на спине, целуя в одно плечико, в другое, в шейку, ниже. Пока, наконец, господин с моноклем не крикнул в окно:
– Право, Макс! Поехали в ресторан!
Волошин выволок свое большое тело из автомобиля. И вдруг тоскливо замер, уставившись в толпу на привокзальной площади. Ошибиться было невозможно: Макс смотрел на тонкую высокую женщину в темном платье и шляпке, из-под которой выбивались волосы, отливающие красным золотом. Глаза и скулы закрывала вуаль, тонкие губы были упрямо и трагически сжаты. Женщина будто почувствовала напряженный взгляд Макса, заметила