а трясущимися напряжёнными ногами по-прежнему сжимала стволик, который здесь был совсем тонким. Странно, но сверху лес вовсе не казался редким. Кроны смыкались, так что подо мной расстилалась желто-зелёная бесконечность. Весь мир на ладони… И ни намёка на прогалину, какой-нибудь изгиб или проблеск! Ни-че-го.
Можно было возвращаться.
Спускалась ещё дольше.
Лежала под деревом, дрожа от усталости, и думала, какая же я всё-таки дура. Не было никаких сомнений, что выход существует. Он должен быть. Просто я его пока не вижу.
Вспомнился московский закадычный дружок. По роду занятий – студент мехмата, по призванию – философ, а по убеждениям – хиппи. С неизменной улыбочкой, он то втравливал приятелей в неприятности, то вытаскивал из них. Это он выгуливал меня по Трубе и Стриту, дарил бисерные фенечки, колечки «неделька» и кожаные плетёные налобники. Это с ним мы играли в чехарду и танцевали польку-бабочку босиком посреди ночной Москвы – он в драных выгоревших джинсах, я с нарисованным контурным карандашом синим цветочком на щеке, в длинной, до пят, юбке с оборками, ярко-бело-алые ромашки по чёрному полю. А потом драпали по переулкам, слыша за спиной недовольные милицейские свистки… Толковый парень! Солженицына, Бродского и Замятина я брала почитать именно у него. Так вот, он всегда говорил, что если задачка не решается, надо просто посмотреть с другой стороны.
Неизвестно в каком направлении идти. Это – с одной стороны. А что с другой? С другой – то, что двигаясь по прямой, рано или поздно наткнёшься на ручеёк. Их здесь немало, мы на маршруте по три-четыре в день видели. Только именно по прямой. Это существенно. Вопрос в том, как этого добиться. Вообще-то, человек не способен без ориентиров перемещаться, не сворачивая. Завязываешь ему глазки, пускаешь по гладкому асфальту через широкую площадь – и готово дело! По кругу чешет, родимый! Не иначе как в Эдемском саду Адама и Еву к колышкам привязывали, как коз. Чтобы чего по неопытности не попортили. Вот они и втянулись. А если серьёзно, не знаю, почему, но в лесу кружит любой. Ничего не поделаешь.
Что-то стало холодно.
– Ветерок, ветерок, сколько мне осталось жить?
Шелестит, шумит в кронах ветер, словно шепчет:
– И всё там же ты будешь ходить и ходить, и время, отпущенное тебе, будет как шагреневая кожа. И не выберешься…
– Успокойся, усни на мягком мху, Малыш. Затихни, не борись – так лучше, так легче… Сон ласков…
Оцепенение… Не хочется шевелиться, тело словно обернули в вату. Окружающее поблекло и утратило глубину. Предметы – тени на стекле. Даже контуры их стали расплываться, истаивать. Всё гасло, всё – и меня уже тоже здесь не было, я растворялась в этом гаснущем мире, уничтожаясь вместе с ним… И это было приятно.
Но что-то мешало.
Какая-то странная равномерная пульсация. Вначале еле ощутимая, она становилась всё мощней, будто питаясь энергией исчезающих сущностей. Упорный как метроном, равномерный как прибой, неотвратимый как время, – стук, грохот, наконец, громыханье, заполнившее собой всё.