портить кровь, рвать на груди одежду,
Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду.
Что ковыряться зря в рваных корнях покопом.
Вас родила земля, грунт, чернозем с подзомбом,
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Эта земля не дает, вам, калунам, покоя.
Ой, ты левада, степь, краля, баштан, вареник,
Больше, поди, теряли – больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза
Нет на нее указа, ждать до другого раза.
С Богом, орлы и казаки, гетьманы, вертухаи,
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
Будете вы хрипеть, царапая край матраса,
Строчки из Александра, а не брехню Тараса.
Интересно, что на этих встречах никогда не говорили о войне, о плене, о жизни в концлагерях, и никогда не обсуждали власть. Мне это стало интересно, наверное, когда учился уже в классе десятом. Начал задавать вопросы, но они отшучивались и не отвечали. Сейчас я понимаю почему? Неправду говорить не хотели, а правда она была в противоречии с тем, что озвучивала власть. Должно быть война, тяжелая судьба каждого, научила их быть осторожными и аккуратными. И все же два раза они проговорились. Как то, отпраздновав очередной праздник 9-е мая, женщины пошли в другую комнату говорить свои разговоры, оставив мужчин одних за столом. Я негромко включил телевизор, а там диктор рассказывал о том, как Гитлер вероломно напал на нас. Вдруг мужчины за столом склонились головами друг к другу и заговорили шепотом. Я тихо подошел к ним. Федорченко Яков Кириллович возмущенно шептал:
– Врут! Как же они врут! Ведь мы готовились напасть первыми, да немцы нас опередили. Технику-то целыми эшелонами везли к границе, а горючего не было. Все это я видел собственными глазами, а свидетелей-то и не осталось. Немцы в первый день раздолбили и нас, и технику. Контузило меня, как выжил, так и не понял. Может все это бардак, а может и предательство? Обороняться нас не учили, зато учили наступать и еще простым немецким фразам, всем даже выдали маленькие русско-немецкие разговорники.
К разговору подключился мой отец:
– Что там разговорники! Каменский рассказывал как-то, что им на руки выдали карты прилегающей местности, не нашей, а за границей. В общем «меньше крови на чужой территории».
Все саркастически заулыбались и тут же прекратили свой разговор, увидев меня, развесившего уши у их стола.
Второй раз они проговорились не в это время, в другое, уже значительно позже, и тема была другая. Провокация приключилась снова со стороны телевизора. Там говорили о бесчеловечности немцев во время войны. И все-то мазалось только черной краской. Не вытерпел Степан Михайлович Загорулько. Уже без всякого шепота, а громко сказал, что все они врут, и в нашем советском лагере было бесчеловечнее и унизительнее, чем в немецком. Там было хоть понятно за что сидели, а немцы, мол, не такие и звери, и наших немощных пленных не расстреливали, а лечили и он тому свидетель.