такими темпами строился разве что Храм Лужка-Спасителя в Москве!» Завтра переправлялся на пароме в дальнее село. Если не успеть летом по реке уголь и муку подвезти, то придется в нужде дожидаться, пока мороз наладит путь по зимнику. Если не укрепить берег, то весеннее половодье смоет крайние избы. Послезавтра закладывал камень будущего памятника жертвам политических репрессий и снова с головой нырял в неотложные хозяйственные заботы. Он все время спешил. Даже когда шел по стопам предков. Открывал новый храм. Затаив дыхание, простаивал возле картин. Бережно листал, как бесценный фолиант, впервые изданный, пахнущий типографской краской атлас Республики Коми4… «Это нужно было еще вчера!» – ронял он и спешил дальше. Я бывала везде, где был герой. Только путь в тайгу с ним был для меня заказан, сколько я его об этом его не просила. В ответ – равнодушно непреклонное: «Нет!» и взгляд сквозь меня, как через оконную раму. В этом крылась какая-то интрига. Но еще большей тайной были его отношения со временем, для которого он сам определял единицы измерения, пускаясь с ним наперегонки:
– Время опережает меня, и я ориентируюсь на него.
Ему чисто физически не хватало двадцати четырех часов в сутки. Спрессованный график встреч едва ли не каждый раз давал погрешность в сорок минут:
– Программа составлена на компьютере, а встречаемся с людьми. Когда человек говорит, повернуться спиной невозможно. Мы не святые. Нас есть за что критиковать. Вдруг от Василия Васильевича правды жизни будет больше, чем от всего правительственного заседания? И такое бывает!
Из отрывочных фраз, как из мозаики, вырисовывалась интересная картина его взаимоотношений со временем:
– Чем больше человек думает, тем меньше он спит.
Начинающим инженером он «работал на шахте двадцать четыре часа в сутки, а потом еще на зоне преподавал алгебру и геометрию». Первым секретарем горкома «вкалывал двести суток в командировках и тридцать шесть часов в сутки». Ныне, главой республики, за шуткой стал скрывать торопливость:
– Увеличить бы астрономические сутки до сорока восьми часов, тогда бы точно все можно было бы успеть. Время сейчас бурно течет – измеряется не десятилетиями, а месяцами…
Мне, стоявшей за спиной героя, напротив, казалось, что прошли ни дни, ни недели, а столетия. Я не могла отделаться от ощущения, что держу Время в пригоршнях. Оно утекает, сочится сквозь пальцы, расходится кругами в бездонном колодце Памяти.
…Герой опять уходил без меня в тайгу. Возвращался. Молчал. Вдруг – взгляд со знакомым уже прищуром, как будто на мушку берет:
– Человек нуждается в красоте и правде. Это все равно, как в охотничьей избушке, где два десятка мужиков вповалку спят, кто-то дверь на рассвете открыл навстречу таежному воздуху…
Так-так… Это зачем же он ходит в тайгу? А Стефанов тем временем продолжал. И взгляд уже был опять тем самым, как сквозь оконную раму:
– Негазетная