Александр Александрович Петрушкин

Кожа. Стихотворения 2000—2017 годов


Скачать книгу

что нет

      ему весомей наказанья,

      чем называть любой предмет

      и наделять кошмаром вещи.

      Ужасно имя тех детей,

      в которых колесо щебечет,

      которым слово положил

      крылатый подлою рукою,

      как рыбий жир или стрекоз

      в нутро гончарное – с такою

      начинкой по земле пустил

      меж жерновов немых и страшных —

      и я им был одним из них —

      расколошмаченных, коллажных —

      из тех, кто ждал, что к сорока

      невероятное «я умер»

      сорвётся. Нет, не с языка,

      с отсутствия его – на губы

      того, кого мы говорить

      учили – потому что молча

      привык он здешних обходить —

      как прокажённый и чуть дольше

      он наклоняется к земле

      и колыбели этой гулкой,

      чем длится кадр, в котором смерть

      нам кажется почти что шуткой,

      в которой кажется нам смерть,

      которой не бывает вовсе,

      луна печёт, как блин, рассвет

      [как бы винду увидев в ДОСе].

      И расширяет стрекоза

      свой сегментарный взгляд в три ада

      бинарных, и пока звезда

      горит, как мельница – в Анадырь

      пора бы съехать, чтобы там —

      не умирая с проводницей —

      к своей же жизни привыкать,

      носить её в холодном ситце,

      как сИрот переносит бог

      в нагрудном закладном кармане —

      через дорогу, через борт.

      Через конец своей программы

      пора убраться в Анадырь,

      где женственный Харон на время

      [свернув, как шею, миру мир]

      переборматывает бремя.

      (26/08/12)

      Энтомология

      Д.М.

      Расчёсывая губы до крови,

      пустив царапины [как бабочек по свету

      латать тот свет слюной] здесь – оборви

      и Сь слетит и крови узкой нету.

      Да, эта бабочка сегодня хороша —

      лежит под золотистою молчанья

      [почти нирваной] коркой у соска,

      у тёмного чукотского камланья.

      Расчёсывая губы, как обман, как кокон

      страха распылив отчизну, могилы

      [улыбаясь мило нам] кивают жизнью

      из своей чернильной

      [расчёсанной сверчками до земли]

      светящейся воды – пока открытой,

      как молоко у матери в груди

      кровоточит из ДНК на тритий.

      Расчёсывая слюни по слогам

      (здесь было что сказать – хотя и мало,

      что вероятно, Бог – не быстр, а я —

      хотя бы смертен [с самого начала].

      Расчесывая воздух до себя,

      дощатый бог лежит, опилом дышит

      сосновым – воли нет не у меня, а у него

      [что ж, не расслышит,

      он это, перейдя на ультразвук и сленг] —

      латает бабочка его тугие уши

      и переходит из хитина в снег

      [и здесь перестаёт он вовсе слушать].

      У бабочки с судьбой