ничего более подходящего.
– В самом деле, нужно ведь где-то сидеть, – прокомментировал Алексей, пытаясь избавиться от подступающего шока – настолько необычной, настолько не от мира сего казалась ему эта Эммочка-Лолита, несмотря на то что вела себя сейчас по шаблону обычной малолетней шлюшки, каких вокруг полным-полно.
– Не стоять же, – откликнулась она тихо, закинула ногу на ногу, расстегнула молнию на сумке, переброшенной через плечо, и извлекла оттуда пачку «Парламента». Достала две сигареты. – А ты что, правда подумал, что я школу спалить собираюсь?
– Ага, подумал.
– Не ври, – тут же раскусила она его, но все-таки улыбнулась от этой мысли – от того, наверное, что ее заподозрили-таки в чем-то великом. – Ну где твоя зажигалка?
Она, видимо, всерьез полагала, что он сейчас закурит вместе с ней как ни в чем не бывало, будет вот так сидеть за столом, на котором она сидит, закинув ногу на ногу, и тоже покуривать. Что они будут сидеть и курить, стряхивая пепел куда придется, невзирая на присутствующие строгие лица из районной администрации и возможное появление реальных лиц из более близкой администрации школы. Он снова представил себе эту картинку – вторую, вслед за более ранней, той, на которой он вяжет спицами. Достал из кармана зажигалку, чиркнул, поднес к ее сигарете…
Она жадно вдохнула – как будто целые сутки не курила – и улыбнулась почти блаженной улыбкой.
– На, возьми, – протянула сигарету.
– Спасибо, я курил только что.
– Как хочешь. А ты ничего. – Она скосила на него глаза, в первый раз посмотрела оценивающе. – Нормальный. Я бы ни за что не подумала, что ты разрешишь мне здесь курить.
«Я бы и сам…» – подумал Алексей.
– Тебе ведь попадет за это, если нас сейчас увидят.
Она сказала это вполне равнодушно, но ему почему-то почудился какой-то странный смысл в словах «если нас сейчас увидят». На самом деле – если их сейчас увидят?
– Мне-то что. Тебе попадет – уроки прогуливаешь, куришь. На стол вот залезла, сидишь…
– Да мне плевать. Тебя зовут-то как?
Она снова убрала с лица челку, снова тем же движением стряхнула пепел, не глядя, розовым поблескивающим ноготком. Он почему-то – наверное, впервые в жизни – почувствовал себя каким-то деревенским увальнем, который не знает, с какой стороны подойти к понравившейся красавице. На роль понравившейся красавицы она явно не подходила – главным образом по возрасту, что полностью исключало всякую возможность рассмотрения иных параметров. Она вела себя – и это, видимо, шло от внутреннего ее ощущения – так, как будто это он, а не она пребывает в двенадцатилетнем возрасте. Она говорила так же небрежно, как стряхивала пепел, как убирала челку, – как будто в жизни для нее абсолютно ничего не имело значения.
– Ты лучше скажи, сколько тебе лет, а? – спросил он насмешливо, пытаясь подражать ее небрежности и чувствуя, что у него получается лишь жалкая копия с неподражаемого оригинала.
– Пятнадцать, –