с набитым ртом, проигнорировав ее требование. – Лично я считаю, что философия и пельмени, особенно такие вкусные, – вещи, вполне совместимые.
– Вот и хорошо, – таинственно улыбнувшись чему-то неведомому, сказала Анна Сергеевна.
– Что хорошо, мама?
– Хорошо то, что настроение у тебя хорошее.
– Да? У меня хорошее настроение? – Он удивился на самом деле, искренне. Кажется, такого паршивого настроения, как в этот день, у него не было уже несколько недель кряду.
– Ну да, – подтвердила она. – Все шутишь…
Алексей промолчал, не став убеждать мать в том, что его пустомельство в данном случае является как раз признаком состояния, прямо противоположного хорошему настроению. Только он ведь и сам еще пока не разобрался в своем настроении – может быть, оно у него и вправду скорее хорошее, чем плохое?
– Людочка звонила два раза. Ты где задержался-то так долго?
«Да, все-таки скорее плохое, чем хорошее». – Услышанная фраза тут же склонила чашу весов в сторону пессимизма.
– Два раза? И что она хотела?
– С тобой хотела поговорить, что же еще? Вы с ней, кажется, завтра в театр собирались…
– Так это же завтра, мам. Вот завтра и звонила бы.
– Все шутишь, – отмахнулась Анна Сергеевна.
«Если бы», – подумал Алексей, но вслух ничего не сказал, чтобы не расстраивать мать.
– Шучу, конечно.
– Тебе чай или кофе?
– Чай, наверное… Или кофе?
Желудок, наполненный, по-видимому, до краев, если таковые у него имелись, полностью утратил свою наглость и стал спокойным, как насытившийся хищник, милостиво предоставляя залить свое содержимое всем, что только взбредет в голову. Чаем, кофе, молоком, водкой или вообще ничем. Алексей, отдавая дань своему творческому воображению, даже представил себе его, улыбающегося блаженной улыбкой, с розовыми, пухлыми, как у хомяка, щеками, набитыми пельменями.
– Людочка…
Все остальное, последовавшее за словом «Людочка», почему-то было настолько неинтересным, что Алексей постепенно стал отключаться, погружаясь в свои мысли – впрочем, как ни парадоксально, о той же Людочке.
Они познакомились не так давно, два с небольшим месяца назад, когда он только вернулся из армии и, дико истосковавшийся по краскам и холстам, отправился в городской парк и, устроившись на бетонном ограждении возле пруда, стал рисовать. Он рисовал, как обычно, отключившись от всего, что было за рамками воображаемой картины, пытаясь не упустить глянцевого блеска листьев и запечатлеть, насколько это возможно, их нервную дрожь на ветру. Как оказалось впоследствии – он, конечно, даже не подозревал об этом, – Людмила почти целый час проторчала у него за спиной, деликатно не обнаруживая себя до тех пор, пока он наконец сам не почувствовал, что нужно сделать передышку.
Она оказалась достаточно яркой, привлекательной брюнеткой, женщиной, что называется, знойного типа, при этом обладающей – и теперь он не мог этого не признать! –