и только там), а потом плетут из них веночки! Все посвященные в секреты дамы без стеснения охотились за лавровыми листочками в школьной столовой, вылавливая их из супа, солений и жаркого, чтобы обменять на целый лавровый венок.
И при чем тут мой папа? Не виноват же он, что у Трогательной Флоры и ее ближайшего окружения – недержание чужих тайн, а тайны для того и существуют, чтобы их никому не рассказывать. Кроме того, в устах такого импозантного мужчины любая навешанная на уши простая лапша типа «макарон по-флотски» приобретала изысканный вкус «болонеза». Отсюда и ажиотаж!
Теперь вы понимаете, почему мама была такой паникершей? Основания для беспокойства у нее-таки имелись, ведь папа уже совершил все мыслимые и немыслимые (ужасные, с маминой точки зрения) поступки и был на грани отчисления, а я пока еще не совершила тех жутких поступков, расплата за которые неминуемо настигнет меня, если я не буду слушаться маму.
Зачем очищать живой родник? Если его без конца фильтровать и дезинфицировать, он превратится в сосуд с дистиллированной водой. Моя правильная мамочка хотела, чтобы я шла по ее лыжне, смотрела на мир ее глазами, думала ее мыслями. И была прямой, как линейка, и предсказуемой, как транспортир.
Работа над ошибками, замороженные трусы, смертоносный борщ, просто Мария и римский папа
Приступы педагогического рвения мы с папой называли «Головомойка на ковре, или работа над ошибками». Мамин педагогический пыл горел, не угасая. «Я иду по ковру, ты идешь, пока врешь, мы идем, пока врем, вы идете, пока врете»… Работы над ошибками – ого-го, непочатый край. Все промахи скрупулезно фиксировались и при любом подходящем случае припоминались. Если на повестке дня не за что было «мыть голову» сегодня, на составные части разбирались ошибки столетней давности. Включая, что сказал сосед дядя Ваня, когда мне было пять лет.
Все головомойно-воспитательные моменты начинались по-разному, заканчиваясь одинаково. Если я буду вести себя скверно, то скачусь по наклонной плоскости в жизненную пропасть, оставляя далеко позади соседа дядю Ваню с супругой Марьей Алексеевной. И все люди осуждающе скажут: «Она не слушала свою маму!» А Ильф и Петров уже давным-давно сказали: «Пилите, Шура, пилите… Они золотые».
С папой мы ладили всегда и во всем. Нас сближали ужасные общие гены и мамина словесная экзекуция. Регулярное забивание гвоздей в наше дерево помогало нашему совершенствованию, как мертвому припарка. Новые гвозди вырастали, как грибы после дождя. Работа для молотка находилась всегда, а дереву – по барабану, но однажды я нечаянно залила знаменитым маминым вареньем папин аккордеон, и разгневанный папенька бросил в меня… трусами. Да-да, трусами.
Зачем подозревать самое ужасное?! Папа заносил в дом с мороза здоровенный тазик со стиркой и, увидев свой аккордеон в «замурзанном» виде, бросил в меня первым, что подвернулось под руку – своими семейными трусами, которые не успели оттаять!
Вы