непроторенных математических дорог. Я камнем шла на дно математических морей, даже не пытаясь выплыть. Я тупела и погружалась в медитацию, мечтая поскорей окончить школу и забыть об этой чертовой математике! Мои мысли лениво разбредались, как тигры и львы по теплоходу в фильме «Полосатый рейс». Призывы «спуститься с небес на землю» помогали, как зайцу стоп-сигнал или корове – седло. С одинаковым результатом.
У мамы иссякло терпение. Семейный совет принял мудрое решение – репетитор, и самый лучший! Им оказался молодой аспирант, поклонник моей кузины Элизы Ривкин Михаил Маркович. Поговаривали, что его затирают на кафедре, и он, – то ли из-за желания быть поближе к предмету своей любви, то ли из-за желания пополнить свой бюджет, то ли из-за желания сеять разумное, доброе и вечное, – преподавал математику в нашей школе.
Ха-ха-ха! Улучшить мои математические способности самым потрясающим учителем – все равно, что приставить великого скрипача к ребенку без музыкального слуха. У одного – ноты, у другого – боты. Скрипач – со скрипкой, киндер – с барабанчиком. Дедушка сказал бы: «Не тратьте, кума, силы». Ой, вэй!!! Мама дорогая, знала бы ты, к чему это приведет…
В отличие от математики, с музыкой у меня была взаимная любовь и лавры бесспорной примы. На мои дворовые концерты приходила вся улица. В свое время дальновидные соседи с похвальной стойкостью выдержали известие, что я буду учиться «на музыку». Возможно, они были хорошо воспитаны. Возможно, радовались, что пианино и аккордеон – не кларнет, не тромбон, не ударная установка и не орудие пытки. Чего стоило выдержать мои первые музыкальные поползновения, можно только догадаться. Вы ж понимаете, чем больше ребенок просиживает за инструментом, тем больше головной боли он доставляет соседям и тем меньше головной боли доставляет родителям. Особенно, если это еврейский ребенок, просто обязанный играть «на музыку».
Терпели не зря: хор под управлением Элины Сокольской был покруче хора имени Пятницкого! Зрители (они же – артисты) приходили семьями со всей улицы, оставив любые дела, даже самогоноварение. Кому не хватало места на лавочках, приносили с собой стулья. Концертный и зрительный залы сливались воедино. Записочки с заявками складывались в клетчатый берет Сержа Макогоненко, а Педро Антониони, приставленный к аккордеону, торжественно выносил тяжеленное перламутровое чудо во двор.
Репертуар был «всеядный»: от хризантем, которые расцвели в саду до «Пидманула-подвела». Любая мелодия подбиралась по слуху, фестиваль песни длился часами, вся компания получала истинное удовольствие, бурно аплодируя. Любимые фрагменты шли на «бис», как в лучших традициях оперного искусства, но если бы сие великолепие коснулось утонченных ушей почтенной Флоры Амбросьевны… Она бы в ужасе проглотила свою деревянную линейку вместе с мухобойкой! Она бы сгрызла свою подушку в тоскливых конвульсиях под стук метронома! Она свалилась бы в обморок, приравняв услышанное к музыкальному