поступках Леонид Алексеевич, на моем письменном столе начали появляться голубенькие книжки журнала «Новый мир», машинописные копии «Доктора Живаго», Бродского. Уже появились Евтушенко, Вознесенский, «стихийные стихи» у памятника Маяковскому, вечера поэзии в Политехническом. «Какое-то движение, безусловно, происходило, – не отрицал он. – Но все на уровне игры».
Что касается каких-либо мировоззренческих, идейных «платформ», то Филатов неизменно подчеркивал, что был простым, обычным, нормальным человеком, ни в какие общественные движения не вливался и тем более не возглавлял. Но «всю ущербность большевизма понимал с юных лет. Я был воспитан на «шестидесятниках»… Не могу похвастаться тем, что мне что-то запретили или в чем-то меня ущемили большевики… Были какие-то ожоги. Но это ерунда. Они лишь давали мне понимание всего того, что стоит за моим личным ожогом. Так что я не бунтовал, но и не был, разумеется, поклонником той власти. И когда я ругаю нынешнюю власть, то основываюсь на своих сегодняшних скверных ощущениях, а не тоскую по прежним временам…»
(Слова о «нынешней власти» – это цитата из интервью Леонида Алексеевича, датированного февралем 1999 года.)
Он наивно полагал, что если у него есть симпатии, какие-то пристрастия – значит, он уже политичен. Но активной, публичной политикой заниматься не умел и не хотел.
А времена, увы, уже менялись. И «вот ведь парадокс и перегиб», «Таганка» из «островка свободомыслия» образца 70-х годов постепенно, шаг за шагом, неуклонно превращалась в сытый, изнеженный и самодовольный «полюс валютной недоступности», а билеты на любимовскую премьеру становились «твердой валютой».
Это стареющий романтик Андрей Вознесенский, свято веривший, что многие идеи гласности родились именно на Таганке, что «зритель там был особой пробы, особо талантлив… Великим зрителем была молодая, мыслящая революционно интеллигенция… Зал взрывался не только от политических острот, но и от художественных озарений…», в упор не хотел замечать, что большинство зрительного зала театра заполняли уже не студенты и не завлабы, а завмаги. Плюс партийно-чиновничьи бонзы. Театр постепенно трансформировался в некую «сферу развлечений».
О правительственной ложе, правда, здесь сроду никто даже не помышлял. На премьерах рядышком вынужденно сидели опальный академик Андрей Сахаров и член политбюро ЦК, сановный Дмитрий Полянский, неукротимый писатель-диссидент, неопохмелившийся после «вчерашнего» Владимир Максимов и всемогущий властелин «всея Москвы» Виктор Гришин, выдающийся японский кинорежиссер Акиро Куросава и лыка не вязавшие чемпионы, чопорные дипломаты, космонавты, как архангелы, спустившиеся с небес, и загадочные дамы полусвета.
«Театр на Таганке возник на волне социального презрения к тем людям, которые в конце концов заполонили наши фойе и щеголяли в антрактах мехами и бриллиантами, – с горечью замечал Леонид Филатов. – …Студенчество из нашего зала вытеснили ловчилы из автосервиса, торговли и т.�