что повторила неполно, и сейчас будет хуже.
– Чтоб росли солёные огурцы? – Ергольцева закрутила на палец локон и посмотрела сквозь очки на подругу: оценит шутку или нет.
У Фаины кружилась голова, она оперлась на стол.
– Ещё варианты.
– Мы не знаем.
– Подумайте.
– Говорите уже, Фаина Рудольфовна!
Учительница отрицательно покачала головой.
– Чтоб лизать землю! – Каштанов загоготал над собственной шуткой, одновременно кинув остатки ручки в Ергольцеву.
– Ну, ты и придурок. С тобой даже не сидит никто!
– Тихо!
– Вы слышали, как она меня назвала, Фаина Рудольфовна?!
– Ты останешься после урока убирать класс.
– А чё я опять?
– Фаина Рудольфовна, можно ответить!?
Фаина с облегчением повернула голову на голос. Но это было не совсем то, что нужно. Руку подняла девочка, которая знала учебник лучше своей учительницы.
– Отвечай, Тамара.
– Может быть, на земле, в которой много соли, ничего не растёт?
– Томка, не умничай! – осклабился Каштанов.
Девушка, худая, как спичка, больше похожая на мальчишку, повернулась к нему, и её голос прозвучал твёрдо и резко:
– Не умничать? Кто-то же должен унять словесный понос, который из тебя хлещет. Посмотри вокруг, малыш, – от твоих шуток все хотят выйти погулять.
Класс одобрительно захлопал, кто-то даже присвистнул. Каштанов перестал кривляться и раскрыл рот. По уровню развития в девятом классе он вёл себя как семиклассник. Тамара, как ни в чём не бывало, повернулась к учительнице.
– Прошу прощения. Мы говорили о соли. У меня просто бабушка на даче солью посыпает те места, где не хочет, чтобы сорняки росли.
Фаина Рудольфовна хотела сказать «правильно», но вместо этого почувствовала приступ тошноты. Она позеленела, бросила «прстите» и выбежала из класса.
– Рудольфовне приплохело.
– Заткнись, Каштанов. Ну ты и идиот! – Ергольцева брезгливо бросила в него огрызком его же ручки.
– Сама заткнись.
…Фаина подошла к раковине и начала осторожно смывать растёкшуюся тушь. Она надеялась, что в классе не было слышно, как её тошнило.
В туалете было душно, и она приоткрыла окно. Ей совсем не хотелось возвращаться в шумный класс, она вдруг подумала о том, как беззащитна.
Пожалела себя? Нет. Это что-то другое…
Как это «беззащитна»? Чужие дети вдруг показались ей опасными? После семи лет работы с ними? Нет, ерунда! Да, они опасны, но не для меня. А для кого же тогда?
Вдруг она начала догадываться, как будто пробираясь сквозь пелену, ещё боясь признаться себе. Неужели? Сейчас?
Она потрогала пальцами живот и подошла к зеркалу, встала боком, потом другим, но ничего нового не заметила. Она закрыла глаза и постаралась почувствовать, одна ли она здесь.
И ей показалось,