и куда загодя (дабы не испортилось молоко) кинули изловленную повечеру лягушку. Колток откинул в сторону ветвь лиственницы и присев на корточки, дюже дивно согнув ноги в двух местах (не токмо в коленях, но, пожалуй, что и в лодыжках), ухватил кувшин за горлышко, да резво дернув его на себя, одновременно, испрямив ноги, поднялся с присядок. Он все поколь, прижимая к груди и второму лицу на животе кринку, заглянул в ее горло и весьма недовольно протянул:
– Поди отседова… Погляди-ка, трясь кака усе млеко ребятишек вылакала. Усё! Ничегошеньки не оставила ребятушкам.
– Кто выпил? Кого? – взбудоражено дыхнула девонька, сама зарясь на спину Багреца и его часто трясущиеся на голове ветоньки бузины, заменяющие там власы. Больно подивившись тому, что дух с кем-то толкует и, что квакушка могла выпить молоко.
Однако сестрица еще толком не сумела скумекать, как из шалаша торопливо выскочил Бешава, а за ним вылез широко зевающий Орей. Младший колток немедля подскочил к собрату, и, боднув его в лоб макушкой головы, сам заглянул в глубины кувшина, да горестно всплеснув руками, обидчиво проронил в кринку:
– То не лягушка, чё не зришь, – и сызнова попытался боднуть братца в лоб, однако последний благоразумно увернулся, посему ветоньки бузовника лишь огладили его сверху. – То, трясь какая-то. От бедушка, абы эвонта трясь усе молоко вылакала. Ты чаво ж Багрец вчарась его кады пущал в кринку не видал, чё сие дух… не квакушка.
– А ты нашто занамест квакушки споймал духа? – мгновенно переходя в нападение, откликнулся старший колток и обрушил собственный лоб на голову братца так, что тот слышимо охнув, качнулся туда-сюда и повалился на оземь, вспахав лесную подстилку ручонками да воссев в то углубление сракой.
– А, ну-тка, – все с тем же гневом заговорил Багрец, зарясь вглубь кувшина и явственно обращаясь к духу. – Ктой таковой, толкуй, не мешкая, и яснее ясного млеко из собя выпущай. Абы по твоей воровливости Алёнушка и Орюшка останутся голодными, понеже ведь хлебца ужотко почитай таки да нет.
Того дивного разговора не стерпела не только сестрица, но и братец, и ежели первая разком подскочила к колтку, то второй прыжка в три оказался подле них. Детвора обступила Багреца с двух сторон и единожды заглянула в посудинку, откуда на них, с-под самого дна (где едва теребилось молочко) глянула лягушка. Только не маленькая, зелёная (кою давеча туда пускали), а здоровущая такая, будто оплывшая от выпитого молока, чудного бело-желтого цвета, лоснящаяся как взбитые сливки, у которой согнутые под туловищем ноги опять же были рыхлыми. У квакушки и выступающие глаза смотрелись непривычно ярко-красными (обведенными тонкой полосочкой белка), и мордочка больше походила на человеческое, круглое личико, с небольшим костлявым и вертлявым носиком, выступающими скулами да тонкой трещинкой заместа рта. Лягушка внезапно приотворила рот-щелочку и весьма гулко для такой крохи, на человеческом языке сказала:
– Я