крыльца. Даже почувствовав мое приближение, не подняла головы. Лишь когда встал рядом, спросила:
– Ты ей все передал?
– Вы ей ничего не собираетесь посылать? – мы будто местами поменялись. – Точно?
– Точно, – Оторвалась от деревянных перил и распрямившись, оглядела меня. Лицо, как фартук, серое, усталое. Кажется, большая часть жизни уже позади, а та, что осталась… изо дня в день мойка посуды, уборка, раздача приборов, десятки лет без надежды на перемены. – Сегодня ты по-настоящему нашу страну почувствовал. Как мы. Как она. Как все, – и снова опустила глаза.
– Рада, – тихонько позвал я. Она не ответила, выдохнула устало. Помассировала виски.
– Сегодня ночью передавали. Газеты еще не смотрела, денег совсем нет. И спросить не у кого.
– Рада…
– Дополнения в закон о борьбе с экстремизмом. Приняты на специальной сессии Верховного совета. С сегодняшнего дня запрещается распространение сведений, оскорбляющих партию, заведомо ложных, подрывающих авторитет отдельных ее членов, ее истории, политики, будущего. Запрещается обсуждение подобных домыслов. Запрещается подвергать сомнению идеи и задачи партии, ее основателей, членов… вплоть до пятнадцати лет лишения свободы.
– Рада…
– Начальник столичного военного округа снят с должности за халатность в работе и отправлен под суд. Сотрудники внутренних войск и агентурные работники получили право останавливать и обыскивать без санкции прокурора любые транспортные средства, а так же граждан, вызывающих у них подозрение. Неподчинение карается сроком до десяти лет. Недоносительство теперь до пожизненного…. – она вздрогнула всем телом. Отчего же я не решаюсь подойти к ней? – У тебя найдется мелочь? Купи трехгрошовую «Правду», вон, на углу автомат.
Когда вернулся, Рада заплакала. Вцепилась мне в плечо и стояла, тихо, незаметно, рыдая. Чтоб не увидели, не поняли, не узнали. Я крепче прижал ее к себе, сдавил так, что самому стало трудно дышать. Или это потому, что так сильно сгустился воздух?
– Что же вы так, как же вы во все это влезли, как же…
– Не надо, – чуть слышно ответила она, – ничего не говори. Просто ничего не говори.
И прижалась еще сильнее. Я гладил ее короткие жесткие волосы, пахнущие дезинфекцией. Надо сказать, объяснить, сделать что-то, для вот этой девочки, для Лидии, для всех них. Бессилие навалилось, придавило, вжало в тяжелые мореные доски крыльца. И никак не оставляет.
Рада отстранилась.
– Мне надо работать. Прости, – и исчезла.
А я все стоял на крыльце, смотрел на захлопнувшуюся дверь, давно не крашеную. Стоял, ждал. Мысли плескались в голове, поворачиваясь с боку на бок, медлительные, неповоротливые. Не зная, чем себя занять – отчего-то твердо хотелось дождаться Раду, прямо здесь, хотя до конца смены еще ой, как далеко, – подошел к будке. Там пролистал газету, прочтя толстенный выпуск по диагонали. Шесть полос одного только «Закона о защите исторической