сухостью зафиксировал, будто заправский следователь, Ларри.
– Журналюг, обычно, не допускают в первые часы следствия. – подметил Чарли, перебирая подтяжки, все еще надеясь, что озвученное выше нас не коснется.
– Значит вольетесь в это дело от следствия! Представитесь частниками, над лицензией пусть думает Ричардсон. Ну а вы в полном составе, марш на Браун Стрит!
Без эмоций я положил на место карандаш, переглянулся со Скоттом, и мы вышли на крыльцо, поторопив на сие действие и Чарли.
– Мы будто ищейки? Черт возьми, наглость средь белого утра. Плохо нынче дела полицейские идут, журналистов привлекают в следствие.
– Ладно, хотя бы не наоборот, – попытался было я защитить нашу благородную профессию от вторжения людей, чей ум отличается плоскостью.
Скотт закурил. Я упомянул в мыслях предстоящую встречу у фонтана и умозаключил, что сегодняшний день обещает быть более интересным, чем с утра казался после соседского привета. Сновавшие вниз по улице машины это будто утверждали, каждая проносясь будто с собственным ходом мыслей. Наконец, на крыльцо вывалился Чарли.
– Чего так долго, пирожки доставал из заначки? – подколол старину Скотт.
– Сейчас пешком у меня пойдете, любители сортирной сатиры! – злобно отозвался Чарли, открывая машину.
– Что, муха укусила на выходе?
– Ага, имя ей Ларри. Сказал, без материала на глаза не соваться!
– Продуманно, завтра ведь аванс ожидается, черт его побери.
– Ладно, едем, я спереди, – поторопил всех Скотт, будто попав под пристальный надсмотр Ларри со второго этажа мастерской.
Я расположился сзади. Захлопнув двери, мы быстро миновали выезд с Пампл на Сандэй-авеню, и пока в окнах пестрили мрачные пятиэтажки из красного кирпича с характерными стеклянными витринами, и газетные крикливые ребята сменялись один за другим, расскажу немного об этой улице, вернее о том, что разгорелось на ней 2 года назад весенним днем.
Заведовавший часовой мастерской на углу уважаемый старик Хаммс объявил о закрытии своего дела, и быстрой распродаже всего славного добра, что тикает и «ходит». К слову, к делу своему относился он весьма отъявленно, и поэтому каждое произведение, вышедшее из-под тщательных рук Хаммса, имело немалый профессиональный вес, и соответствующую цену. Некий Уильямс, появившийся в тот день и час неподалеку от мастерской, заприметил быстро нарастающий сбор людей и любопытных прохожих. Будучи человеком неспешащим и манерным, как отзывались позже, судя по дорогому костюму, зрители надвигающейся картины, он выждал, пока каждый зевака с пустым кошельком узнает цену часовых изделий и уступит первые ряды. Так в первом ряду подле главной витрины, у которой отважно противостоял напирающей толпе сам Хаммс, оказался и он. В тот момент один из потенциальных покупателей торговался за модель с деловым дизайном, и невооруженным глазом было видно, что часы легли на его душу, но всплыли